учителя считалось в их школе чуть ли не за геройство.
Костя продолжал, правда, уже без прежнего энтузиазма, таскать железо, гонял в футбол на истоптанном поле городского стадиончика, где многочисленные и регулярно обновляемые коровьи лепешки помогали ему оттачивать дриблинг, и дважды в неделю наведывался на танцульки в районный Дом культуры. (Надо признаться, что из явлений культуры в этом замызганном вертепе имели место разве что таблички «Не курить», к месту и не к месту развешенные повсюду.)
Знакомиться с девчонками он по-прежнему стеснялся и вследствие этого так и не смог освоить популярный парный танец, условно называемый «танго» и представлявший собой топтание в обнимку на одном месте, в процессе которого партнер старался расположить руки как можно ниже талии партнерши, а та в свою очередь всячески этому противилась.
Зато Костя не на шутку увлекся твистом, еще только начинавшим тогда входить в моду. Танцевать его можно было и вдвоем, и втроем, и целой кучей, и даже вообще в одиночку. А уж техника исполнения ограничивалась только степенью подпития и физическими кондициями плясунов, да еще прочностью пола. Кто-то вихлялся на одной ноге, кто-то на обеих сразу. Кто-то прогибался дугой, а кто-то с диким гиканьем прыгал чуть ли не до потолка. В принципе не возбранялось даже ходить на голове, лишь бы это происходило в такт с музыкой. Появились асы, во время танца не выпускавшие из рук стакан с вином, а из зубов – дымящийся бычок. И все это проделывалось с пугающей истовостью, напоминающей камлание шамана. В углу зала специально ставилось ведро с холодной водой, дабы наиболее отчаянные энтузиасты могли освежиться, не прерывая пляску. Пыль стояла столбом, а в окнах дребезжали стекла. Завсегдатаи американских дансингов попадали бы в обморок, увидев, во что превратился их любимый танец на заснеженных просторах Евразии.
Однако Костя Жмуркин не был бы самим собой, если бы не навлек беду на очередной предмет своего обожания.
С неистовством, заслуживающим лучшего применения, на танец твист обрушились сразу три могущественные силы. Первой из них была общественность, представленная матерыми тетками и дядьками, адептами вальса и «Барыни». На танцы они таскались по старой памяти, и молодежные игрища им, конечно же, мешали. Второй – милиция в лице участкового, в общем-то, равнодушного ко всем гримасам Терпсихоры, но явно инспирируемого кем-то сверху. Третьей – педагогический коллектив школ города, регулярно высылавший в Дом культуры свой патруль.
На твистоманов устраивались натуральные облавы. Их отлавливали, как карманных воров на базаре, и с заломленными назад руками волокли в кабинет директора, где учили уму-разуму, актировали за мелкое хулиганство, да вдобавок еще и фотографировали. На следующий день портреты наиболее упорствующих в грехе уже красовались в общегородской стенгазете БОКС – «Боевой Орган Комсомольской Сатиры».
Но чем интенсивней становились репрессии, тем шире росло противодействие им. Изгнанные из зала приверженцы твиста переходили
