Это мне кажется?
Я уточнил – что именно он слышит? Судя по описанию, было похоже на звук нашей пожарной сигнализации, который она иногда издает. Я спросил – замечал ли он какие-нибудь необычные звуки, на что он ответил положительно. Уже больше месяца его внимание привлекали странные щелчки телевизора, шум лифта, включение сигнализаций автомобилей. Как-то раз на спине своего коллеги по работе он увидел странное свечение, словно на ней появился экран смартфона, но источника света не нашел. Передачи по телевизору порой были подобраны так, чтобы навести его на какую-то мысль. И потому эти «странности» складывались для него в мозаику, в которой он пытался разобраться. И он чувствовал, что все это неспроста, а возможно – проявление слежки за ним. Кто и зачем может за ним следить, Л. не сказал. Я же заметил, что он все равно чего-то недоговаривает. Было ясно, что у Л. формировался бредовый синдром с идеями преследования, а, может быть, уже и систематизированный. Это требовало подключения препаратов антипсихотического действия, помимо сохранения терапии транквилизаторами, и выяснения, что же случилось с ним той ночью.
Две недели после начала терапии антипсихотиками. Все это время состояние Л. постепенно улучшалось. Мы сняли гипсовую повязку, раны его почти зажили, и пальцы возвращали свою силу. Он больше времени проводил с семьей на свиданиях, стал изредка улыбаться. Наши беседы были все продолжительнее. Он рассказывал о своей работе, о своей жизни, о том, как они познакомились с его нынешней женой. О первом браке он говорил редко и неохотно. Видимо, эта тема была ему неприятна. Однако про ту ночь он не добавлял ничего к сказанному. По-прежнему на других пациентов он смотрел в основном с недоверием, выглядывал вечерами в окно и настораживался при неожиданных звуках. Значит, причина его беспокойства еще не отступила. Я пригласил Л. в кабинет на беседу.
– У меня хорошие новости, – начал я, – рука практически зажила и в лечении у хирурга в пределах нашего отделения Вы больше не нуждаетесь.
– Вы меня выпишите? – на его лице отразилось смешанное отношение к этому. С одной стороны, оттенок радости, но основное – это нарастание тревоги.
– Я бы хотел. Но нужно быть уверенным, что то, что произошло с Вами, больше не повторится, – услышав это, Л. слегка поморщился. Я продолжил. – Мы с Вами знакомы уже больше месяца, мы много о чем говорили, но ни мне, ни своей жене, которая нашла Вас на полу всего в крови, ни своей матери, которой пришлось услышать, что Вы в больнице и пытались покончить с собой, Вы так ничего и не рассказали. Я вижу, что Вас по-прежнему что-то тяготит, и я боюсь, что это что-то сможет заставить Вас повторить содеянное, если не сделать хуже. Я не смогу Вам и Вашей семье помочь, если Вы мне не доверитесь.
В какой-то момент моей речи он поднял глаза, смотрел пристально, пытаясь различить во мне оттенки лжи. А потом внезапно я увидел горькую печаль в углах его рта и слезы на глазах.
– Я не могу сказать. Я навлеку на свою семью опасность. И на Вас тоже!
– Все хорошо, Л., – я закрыл окно и дверь в кабинет, сел рядом с ним и понизил голос до шепота. – Никто
