уж не контрольно-следовые ли? Надежда на знакомство с языком братьев Гримм, Щелкунчика и гитлеровских солдат, с которыми воевал мой дед, полностью растаяла. Какой же учитель поедет в школу, полускрытую сугробами в соломенной трухе?
С другом Сергеем мы попытались заняться самообразованием. Взяли новехонькие учебники «Deutsch», раскрыли на первой странице, знакомящей с немецким алфавитом. В строчку, как первоклассники, начали выписывать начальную букву: «А».
Пыл охладил Серёжкин отец. Он – суровей школьного директора! – заглянул в тетрадь и спросил:
– Почему неаккуратно? Опять – лишь бы с уроками разделаться? Почему буква «А» такая кривая?
Сергей опрометчиво захохотал:
– Ничего ты не понимаешь! Неграмотный! Это же не русская «А»! Не-мец-ка-я!
За что тут же схлопотал подзатыльник. Конечно, не за сходство германской готики с кириллицей! За неуместный смех и непочтение.
Дальше первой буквы наше самообразование не подвинулось. Учебник был построен так, что без наставников не обойтись.
И вот однажды… Долгожданным «однажды» директор привёл в наш класс Нину. Она была старше нас всего на четыре года. Окончив восьмилетку, стала работать в библиотеке. А теперь…
– Теперь, – сказал директор, гипнотизируя нас из-под очков, – Нина Александровна будет учить вас немецкому языку. А назовете Нинкой – считайте, что лично меня Вовкой обозвали. Понятно?
И стала Нина Александровна знакомить нас с языком братьев Гримм, Щелкунчика и гитлеровских солдат, с которыми воевал дед.
Её методика преподавания была незатейлива, как мякинные узоры на скатах сугробов. Предупредив, что немецкой орфографии она не помнит, Нина Александровна предложила:
– Будем учить слова. А записывать их – русскими буквами. Приедет настоящая учительница, – научит вас писать, как в ГДР пишут. А пока хоть слова позапоминаем. Что время зря транжирить?
Мы подписали трехкопеечные тетради – «Словарь немецкого языка» – и, ловя на слух незнакомые слова, стали выводить их родной кириллицей. А рядом той же кириллицей помечали перевод.
Перевод слов, скорее – толкование их было у Нины Александровны весьма примечательным.
– Die Mutter, – медленно произносила Нина, ждала, пока мы выведем это слово, а потом, не задумываясь, поясняла: – Это по-нашему «мамка». Дальше… Der Sсhtul. По-русски будет «стулка» или «табуретка».
Большинство её переводов звучало потрясающе «по-нашему»: на деревенском диалекте, с крестьянскими, устоявшимися за века «неправильностями», но зато с такой родной живостью, в такой тёплой узнаваемости.
– Das Feld, – звучал каждую неделю в нашем классе голос ненастоящей учительницы. – Как это поточней? Выгон, вот!
И записывая «дасфэльд» в словарик, мы представляли клочок непаханой земли, зернисто-белый от цвета кашек.
– In Ordnung bringen, – диктовала Нина Александровна. – Наводить марафет. Dann – опосля. Das
