царству не только щитом Божьим против всех нехристей, но и вообще не быть.
– Да как же это так? – удивился Андрей Лазорев.
– А ты сам подумай. Привалит на днях бунтующее дворянство в Москву – это опора-то царю и православию? Пойдут грабежи и убийства, подстрекательства, партии станут составляться… Всё как в смуту… Ведь сами небось не знают, чего хотят и почему.
– Ну, как не знают? – возразил простодушно Андрей Лазорев.
Был этот малый рус, синеглаз, румян, губы пухленькие – только бы миловаться.
– А чего ж хотят эти горе-воины? Навоевать не навоевали, а беспокойства от них – как от татарского нашествия.
– Да как же им не шуметь? Одно ведь только звание – дворянин. Все пообносились, отощали. Лошадь и то не у каждого.
– Отчего же ты не с ними? Отчего сюда прискакал о буре известить?
– У меня… – Лазорев замялся, не зная, как называть боярина.
– Зови меня отцом, – помог ему Морозов.
– У меня в деревеньке одна мать живет да странники, утомившиеся от хождений. Сообща живут, сообща от трудов своих и кормятся… Крестьяне давно уже все утекли. Да и было полтора десятка душ. А здесь я потому, отец мой, что клятву дал царю служить, а не мамоне. Мне и родной отец, умирая, заповедал – царю служить, о себе не помня.
У Морозова глазки как пауки обволокли малого: неужто, бестия, не врет? И чудно́ – не видел игры затаенного ума…
– Ну, а что бы ты сам для дворянства сделал, если бы, скажем, местами мы с тобой поменялись.
– Я бы его, отец мой, прости за дерзость, палкой бы! За такую службу палкой бы! А потом, конечно, наградил. Теперь ведь не поймешь, есть ли урочные годы крестьян своих сыскивать, нет ли. Вправе ли искать своих беглецов? Или что с возу упало, то уж и пропало? Все хотят, чтоб на крестьянах крепость была твердая, лет на десять чтоб крепость была, не меньше.
– А вот скажи теперь, что же царю нашему, соколу молодому, делать? – пытал Морозов. – Дворяне крепости хотят на крестьян, а крестьяне хотят выхода. Ждут. Еще как ждут!
Андрей Лазорев запыхтел:
– Без дворянства, без силы, врагу супротивной, державе не быть. Дурят крестьяне, да ведь лошадь, когда ее объезжают, тоже норовит седока скинуть. Тут Божий промысел, нашему разумению недоступный: родили тебя крестьянином, так чего же на господина зверем глядеть? На судьбу обижаться грех.
– Да ты умный человек! – воскликнул Морозов, ожидавший, что простодушие, высказанное поручиком, от избытка силы и от малого ума. – А что же князь Яков Куденетович, большой ваш воевода? Что же он не остановил волнение?
Поручик вдруг встал:
– Позволь, боярин, отец мой, позволь испросить у тебя милости – в глаза тебе поглядеть.
Морозов пуще удивился:
– Ну погляди.
Ясная,
