от края стола, ставит чашку на салфетку, подходит к окну и открывает форточку. От едва ощутимого сквознячка пар из чашки метнется в сторону.
Инспектор Ладушкин у себя оденется, проявляя чудеса подвижности после трех часов сна, спустится по лестнице в подъезде и выйдет в осенний мокрый двор ждать посланную за ним машину. Она отвезет его на шестьдесят пятый километр Симферопольского шоссе, где неподалеку от дороги будет стоять темно-синяя «Тойота» с наглухо закрытыми окнами, а в ней на передних сиденьях обнаруженные тела мужчины и женщины. В шесть сорок, обработав найденные в машине документы, Ладушкин выяснит по адресу прописки номер домашнего телефона. Он наберет его трижды, потом посадит набирать номер дежурную, но трубку никто не возьмет. В квартире Ханны и Михаила Латовых никого нет. А к семи часам Ладушкин найдет по справочной родственников погибших, наберет номер телефона матери Ханны (в девичестве – Грэмс) и на удивленное «Алло?» сначала извинится, что разбудил в такую рань.
– Я не сплю, – насторожится бабушка. – А вы кто?
– Что?! – вскочит дедушка. – Нашли Клауса?
Бабушка, ничего ему не объясняя, наберет мой номер телефона, терпеливо выждет девять длинных гудков и прошипит, косясь на дедушку, натягивающего одеяло на лицо:
– Ты должна мне помочь.
– Да-а-а, – протяну я, нащупывая будильник и таращась в него с обреченностью.
– Нужно поехать в морг!
– Не-е-ет… Бабушка, умоляю, оставь меня в покое. Сколько своих друзей детства ты уже осмотрела вместе со мной? Шесть? Семь? Я не переношу морги, я больше не хочу.
С прошлого года бабушка вдруг стала проявлять активность и участие в похоронах всех своих друзей и знакомых детства.
– Нужно! – шипит бабушка.
– Нет. – Я демонстрирую голосом непреклонность. – Никаких моргов.
– Кто-то убил блудливую сучку Ханну. Вместе с ее четвертым мужем. – Она понижает голос.
Я резко сажусь в кровати и окончательно просыпаюсь. Представляю ее с трубкой у рта, нависшую над телефоном. В тонком шелковом пеньюаре, в огромных меховых шлепанцах, и вьющаяся прядка у виска – припорошенное пеплом времени потускневшее золото. Когда она сердится, то не хмурится, а лишь слегка прищуривает глаза и кривит рот. Я предлагаю первое, что пришло в голову:
– Нужно позвонить маме.
– Нет! – кричит бабушка.
От ее крика я дергаюсь и клацаю зубами. Повернувшись к зеркалу, обнаруживаю себя, совершенно голую, сидящую на кровати с безумными глазами и приоткрытым ртом.
– Нет, – говорит она уже спокойным голосом, – ты что, не знаешь свою мать? Она же свалится в истерике дней на пять, и вместо похорон нам придется вызывать врачей на каждый ее припадок.
– Похорон?…
– Ты меня не поняла? Ханну убили.
– Уже? – заинтересованно
