в гнев и лишается рассудка.
Стэк смотрел поверх голов в раскаленное добела небо. Медленно опустил он голову, и бронзовая культя правой руки полыхнула красным в ровном ослепительном свете дня.
– Ребята, я сделал много плохого в своей жизни, – начал Стэк.
– И это ты нам рассказываешь? – выкрикнули из толпы.
– Я был лжецом и обманщиком, – орал Стэк. – Я ударил девушку, которую любил, и ударил ее крепко, чтобы сделать ей больно. Я обокрал моих дорогих родителей. Я проливал кровь несчастных аборигенов этой планеты. Ребята, я жил не по-хорошему.
Толпа хохотала над его покаянной речью.
– Но я хочу, чтобы вы знали, – орал Стэк. – Я хочу, чтобы вы знали, что я боролся со своей греховной натурой и пытался ее победить. Я сражался как мужчина со старым дьяволом в моей душе, уж это точно. Я вступил в отряд Бдительных, и два года я был человек как человек. А потом опять навалилось на меня безумие, и я убил…
– Ты кончил? – спросил шериф.
– Но я хочу, чтобы вы знали одну вещь, – завопил Стэк, и глаза вылезли из орбит на его красном от возбуждения лице. – Я признаюсь, что совершал дурные поступки, я признаюсь в этом полностью, без всякого принуждения. Но, ребята, я не убивал Бартона Финча!
– Хорошо, – сказал шериф. – Если у тебя все, то пора приступать к делу.
Стэк закричал:
– Послушайте меня! Финч был моим другом, моим единственным другом на всем белом свете! Я просто пытался помочь ему, я встряхнул его немного, чтобы привести в чувство. А когда он так и не пришел в себя, я, наверно, потерял голову, и тут я расколошматил салун Мориарти и поломал пару ребят. Но клянусь Богом, я не причинял зла Финчу!
– Ну, ты наконец кончил? – спросил шериф.
Стэк открыл было рот, снова закрыл его и кивнул.
– Порядок, ребята! Начнем! – сказал шериф.
Люди стали двигать фургон, на котором стоял Стэк.
И тут Стэк с выражением бесконечного отчаяния на лице заметил в толпе Кромптона.
И узнал его.
Лумис очень быстро говорил Кромптону:
– Будь осторожен, не принимай его речей всерьез, ничего не делай, не верь ему, оглянись на его прошлое, вспомни всю его жизнь, он погубит нас, разнесет нас на кусочки. Он доминанта, он сильный, он убийца, он зло.
В какую-то долю секунды Кромптон вспомнил предостережение доктора Берренгера: «Безумие или нечто похуже…»
Лумис продолжал бубнить:
– Совершенно испорченный, злой, никчемный, абсолютно безнадежный…
Но Стэк был частью Кромптона. Стэк так же страстно желал перемены, боролся за власть над собой, терпел поражение и снова боролся. Стэк не был безнадежным, так же как Лумис, как он сам.
Но правда ли то, что говорил Стэк? Или эта вдохновенная речь была последним обращением к слушателям в надежде изменить приговор?
Он должен поверить Стэку. Он обязан протянуть
