тут-то я и увидел. Сначала даже не узнал, потом уже, когда мостили улицу, спохватился, торкнуло что-то – это был я.
Меня расстреляли на рассвете.
Как-то обыденно расстреляли, без барабанного боя и пафоса, просто вывели на задний двор, поставили к стенке, командир дал солдатам приказ – пли. Мне даже повязку на глаза не дали, даже не связали руки за спиной, вот это меня больше всего поразило. Это было на рассвете, потом я пошел на работу – мне не терпелось рассказать кому-нибудь, как меня расстреляли, но что-то мне подсказывало – говорить об этом нельзя.
У нас здесь была городская ратуша, а у них там была тюрьма – это я уже потом догадался. Там, в здании, во двор которого меня вывели, и даже не дали повязку на глаза.
А сегодня перекрыли центр города, как от улицы Фонаря, так до Рассветной – нам ничего не объяснили, как, почему, зачем, просто перекрыли и всё. Там что-то происходило, хлопали выстрелы, кажется, даже взорвалось что-то – но нам ничего не сказали.
Наутро я снова пришел туда, где меня расстреляли – но в это утро меня не расстреливали. И на следующее утро. И на следующее. Позже я подметил, что меня расстреливали по пятницам – выводили в тюремный двор, и командир говорил своим солдатам – пли. Что странно – одет я всегда был по-разному. Пару раз солдаты увидели меня – первый раз, когда это случилось, у меня душа ушла в пятки, я думал, меня тоже прихлопнут – нет, они убили только того меня, который стоял у стены.
В августе нас снова повели закапывать трупы, я снова не удержался, посмотрел в лицо умершего, свое лицо, – только на этот раз не получилось сделать это тайно. Бригадир заметил, что я смотрю в мертвое лицо, забормотал что-то, что если не хотите, можете не закапывать, да кто ж знал, что вы тут…
Я хотел спросить у него, почему я – тут, но он отвернулся, он не хотел говорить.
В этом месяце еще два раза перекрывали улицы, там стреляли, но я не знал, кто и в кого.
Когда я вернулся домой, я был уже дома. Я вошел в квартиру и оторопело уставился на себя, сидящего в кресле. Я встал с кресла и пообещал, что уйду, когда пробьет полночь.
В пятницу я хотел прийти в тюремный двор, но улицу перекрыли – как будто догадывались, что я хочу сделать. В следующую пятницу я снова пришел туда – но на этот раз в тюремном дворе никого не расстреливали. А на следующую пятницу я и вовсе не смог найти тюрьму и тюремный двор – реальность смеялась надо мной, она понимала, что я задумал.
Но на следующий день нас повели закапывать умерших – и у одного из них снова было моё лицо…
Третий Дрим
Облака.
Здесь.
Совсем рядом.
Если это облака, а не что-нибудь, какая-нибудь пена морская…
Ульма не видит.
Не понимает.
Челнок тоже не понимает.
Добротный челнок, умный челнок, еще отец Ульмы челнок этот делал, сыну передал.
А теперь
