бы всех, кто обожает воспоминания.
На пятачке открытого кафе Олеся выбрала столик, села, рассеянно осмотрелась и, не заметив ни одного знакомого лица, закурила. Да, она покуривает, если никто не видит. Привычка укоренилась с десятого класса, когда они с девчонками прятались от учителей и родителей, потом обливали себя дешевыми духами, чтобы те не учуяли запах табака. Но сейчас кто вправе запретить ей курить? Никто. Это игра с самой собой в запретный плод, ведь, когда все можно, не хватает как раз чего-то непозволительного.
– Привет, зачем звала?
– Здравствуй, Глеб, – улыбнулась Олеся.
Смотрела она на него, как в зеркало, и видела собственное отражение. Он переменился: заматерел, раздался в плечах, черты лица огрубели, ранняя седина подбелила виски, точь-в-точь как листья, легонько подкрашенные золотом нынешней осенью. Только глаза остались молодыми, такими же прозрачными и магнетическими, но в них появились колючки. В общем, натуральный мужик, причем от сохи, значит, здоровый по всем показателям – что физически, что морально. Неужели и Олеся выглядит теткой? Она полагала, что лет десять может скинуть с чистой совестью, но на одноклассников посмотрит и – впадает в уныние.
– Олеся, ты где? – усмехнулся Глеб.
– Извини, задумалась, глядя на тебя. Давно не виделись… Сколько лет, не помнишь?
– Не помню.
– А живем в одном городе, – вздохнула она.
Глеб не поддался ностальгическим воспоминаниям и, положив локти на стол и подавшись к ней, спросил:
– Что случилось? Чего тебе вздумалось назначить мне свидание?
От него требовать любезности бесполезно, он до неприличия прямолинеен, тем не менее подобные Глебу мужчины безумно нравятся женщинам всех возрастов. Они олицетворяют собой ту стену, к которой хочется прислониться, а еще в них не чувствуется порчи. Опять же несовершенство мира налицо: крепких стен все меньше и меньше, а число желающих прислониться к ним неукоснительно растет. Олеся набрала в грудь воздуха, словно готовясь пожаловаться на свою ужасающе безбедную жизнь, во всяком случае, брови ее сошлись на переносице в страдальческой гримасе, но вдруг вышла из образа страдалицы:
– Выпьешь чего-нибудь? Я угощаю…
– За рулем не пью. К делу, Олеся.
– А кофе?
Ну и взгляд он ей послал, хуже только ненормативная лексика. Олеся потупилась, преодолевая порыв извиниться и уйти, и после короткой паузы с трудом выговорила:
– Я, Глеб, виновата перед тобой…
– Да брось ты, какая вина? Эй, – он прищелкнул пальцами, призывая официантку. – Минералки принеси. С газом.
Миролюбивые нотки в его интонации придали Олесе смелости:
– Нет-нет, моя вина есть, у меня это чувство не проходит… Ты ушел в армию, я обещала ждать тебя, но вышла замуж за Руди, а вы враждовали…
Да, загудел он в доблестную на четвертом курсе, подозревал,
