расточительности и презрения к богатству, на которое я никогда иначе не смотрела, как на средство доставить себе то, что нам нравится»125. Еще до замужества великая княгиня промотала 17 тыс. рублей, причем ей казалось, что она едва сводит концы с концами. «Я должна была одеваться богато, – вспоминала Екатерина. – …Я приехала в Россию с очень скудным гардеробом. Если у меня бывало три-четыре платья, это уже был предел возможного, и это при дворе, где платья менялись по три раза в день; дюжина рубашек составляла все мое белье; я пользовалась простынями матери».
Конечно, ее высочеству нужны были деньги на обзаведение. А кроме того, на покупку сердец: «Мне сказали, что в России любят подарки и что щедростью приобретаешь друзей и станешь всем приятной»126. Но самое главное – она должна была сделаться как все: тратить по-русски, одеваться со здешней расточительностью, плясать до упаду: «Дамы тогда были заняты только нарядами, и роскошь была доведена до того, что меняли туалет по крайней мере два раза в день; императрица сама чрезвычайно любила наряды и почти никогда не надевала два раза одного и того же платья, но меняла их несколько раз в день; вот с этим примером все и сообразовывались: игра и туалет наполняли день. Я, ставившая себе за правило нравиться людям, с какими мне приходилось жить, усваивала их образ действий, их манеру; я хотела быть русской, чтобы русские меня любили; мне было 15 лет, наряды не могут не нравиться в этом возрасте».
Екатерина как бы оправдывается. Не только принятие православия и изучение языка делали ее «русской». Важно было перенять стиль жизни, манеру поведения окружающих, пусть даже эта манера не вызывала одобрения у самой принцессы. И тут старый друг не вовремя подоспел со своими нравоучениями. «Граф Гюлленборг… сказал мне однажды, что он удивляется поразительной перемене, которую он находит во мне. “Каким образом, – сказал он, – ваша душа, которая была сильной и мощной в Гамбурге, поддается расслабляющему влиянию двора, полного роскоши и удовольствия? Вы думаете только о нарядах; обратитесь снова к врожденному складу вашего ума; ваш гений рожден для великих подвигов, а вы пускаетесь во все эти ребячества”».
Конечно, образ жизни великой княгини менее всего располагал к самоуглублению и серьезным занятиям. Но Екатерина не захотела этого признать. Как водится, она спорила и не соглашалась с упреками. Даже предложила написать для собеседника нечто вроде анализа своих качеств: «Я обещала графу составить письменное начертание моего ума и характера, которых, как я утверждала, он не знал. Он принял это предложение, и на следующий день я набросала сочинение, которое озаглавила: “Набросок начерно характера философа в пятнадцать лет” – титул, который графу Гюлленборгу угодно было мне дать».
Впоследствии императрица очень гордилась своей запиской: «Я нашла снова эту бумагу в 1757 году; признаюсь, я была поражена, что в пятнадцатилетнем возрасте я уже обладала большим знанием всех изгибов и тайников моей души… Я дала эту бумагу… графу
