вы не адепт. Их должно быть семь, я же здесь один. Формула Наах-Титха, разумеется, поможет нам, но даже и в этом случае… – Ларнер заметил, что к ним приближается Барстоу. – Летриктрос Темиель, фитритте клептос, – пробормотал он и вновь повернулся к Мартину: – Я не знаю ее окончания, вы понимаете, Спеллман? И даже если бы знал… ей не отвратить такое зло…
На следующий день, когда Спеллман взглянул на обитателей Преисподней через зарешеченное окно своей комнаты, он вновь отметил возникшее между ними единение, нечто вроде дружбы. А еще ему бросился в глаза тонкий красный рубец на лице Ларнера. Еще вчера того не было. Интересно, откуда взялась отметина?
Спеллман машинально, повинуясь минутному порыву, поискал в списке дежурств фамилию санитара, совершавшего обходы в прошлую ночь. И тотчас понял, что двигал им отнюдь не минутный порыв, а чудовищное подозрение, ибо взгляд его упал на знакомое имя: Алан Барстоу. Мартин мысленно представил себе коренастого, похожего на жабу санитара с палкой в руке. При мысли о красном рубце на лице Ларнера юношу вновь охватило непонятное беспокойство – как и в случае с тем больным, который – во время «острого приступа помешательства» – каким-то непонятным образом ухитрился вырвать себе глаз.
В новогоднюю ночь, после крайне скромных празднеств, омраченных для Спеллмана нарастающей с каждым часом тревогой, для него прозвучал «первый звонок», возвестивший о грядущем кошмаре. Увы, случилось так, что Мартин практически не обратил на него внимания: у юноши был выходной, и он работал над книгой, однако как только утихли доносившиеся снизу крики, к нему в комнату зашел дежуривший в тот день Гарольд Муди.
– Никогда не видел ничего подобного! – нервно произнес он, присаживаясь на кровать Мартина. – Ты слышал?
– Я слышал какие-то крики. Что там стряслось? – спросил Спеллман из вежливости. Работа над книгой продвигалась быстро, и он не хотел отрываться от дела.
– Да ты что? – удивился Муди. – Крики, говоришь? Да скорее хоровые заклинания. Эти идиоты ревели во всю глотку, оглохнуть можно было! Это даже не слова, Мартин, – по крайней мере не понятные всем слова, – а какая-то ересь! Полная околесица!
– Околесица? – Мартин быстро встал из-за стола и подошел к коллеге. – Что за околесица такая?
– Вообще-то я не знаю, ни черта не понял. То есть я хочу сказать…
– Что-то вроде этого?.. – перебил его Спеллман и, достав из тумбочки ворох листов «Хтаат Аквадинген», принялся их перебирать. Вскоре он нашел нужный отрывок:
Гхе ‘пхнглуи, мглв’нгх, гхи’их Йиб-Тстл,
Фхтагн мглв и’тлетте нгх’вгах, Йиб-Тстл,
Гхе’пхнглуи…
Мартин резко оборвал чтение. Черт, зачем ему понадобилось зачитывать эти строки, если он помнит их наизусть?
– Они произносили… что-то в этом роде?
– Что? Нет, что-то другое, более резкое, не такое певучее. И этот парень, Ларнер, ну он и тип, скажу я тебе! Он все время разорялся, что не знает концовки!
С этими словами Муди встал, собираясь
