, видневшимся из-под турецких ковров, и слегка – по корешкам книг. Если в процессе уборки появлялся отец, крик поднимался невероятный. Так что до занавесок никто не добирался толком, почитай, лет тридцать. А то и больше. Они, кажется, всегда тут висели: бархатные, пурпурно-серые, пристанище моли и паучков.
Александр чуть-чуть отвел край занавески и выглянул в окно. Был ранний вечер, синие сумерки рассеивал свет только что зажженных фонарей. Под окнами проехал экипаж, лошади звонко цокали копытами, мотали головами. Пробежала девушка с корзинкой в руках, важно прошествовал никуда уже не торопящийся мальчишка-рассыльный. Наверняка негоднику попадет в лавке… Слабый ветерок погладил щеку Александра, и тот невольно улыбнулся. Нужно как-то перетерпеть встречу с отцом, а потом вернуться домой. Там хорошо. Там огонь пляшет в камине, там уютное кресло, и там Вероника, напевая, укачивает ребенка.
– Ты посмел явиться? – раздался за спиной холодный голос.
Александр отпустил занавеску и медленно обернулся. Отец вошел в сопровождении двух слуг, несущих подсвечники. В комнате сразу стало светлее.
– Это и мой дом тоже, – напомнил Александр, стараясь сдерживаться. Отец хмыкнул, жестом отослал слуг, прошел к столу и уселся в кресло. Принялся шуршать бумагами, не обращая внимания на сына. Это было оскорблением, намеренным, расчетливым. – Я приехал поговорить с вами о важном деле.
– Все дела мы уже обсудили, – заявил отец, не поднимая головы от бумаг. – Мое решение остается неизменным.
– Не обсудили.
Он поднял голову и усмехнулся:
– Вот как?
Александр с вызовом смотрел в его прозрачные, похожие на ледяную воду глаза. У него самого радужки были карие – материнская кровь оказалась сильнее. Это и к лучшему, думал Александр иногда по утрам, стоя перед зеркалом.
– Да. Мы обсудили мое положение. Положение моей жены. Но еще не говорили о моем сыне.
Отец откинулся на спинку кресла и принялся вертеть в пальцах перо, не замечая, что оставляет на ногтях чернильные пятна.
– Что-то изменилось? У тебя есть достойный наследник?
– У меня есть сын. Ваш внук. И вам об этом прекрасно известно.
– И чего ты желаешь? Говори.
– Я желаю, чтобы вы признали его. Дали ему наше имя, имя рода. Сделали его наследником, каковым сейчас являюсь и я. Это ваша обязанность как графа.
– Ты! – голос отца был полон бешенства. – Ты смеешь мне указывать, как поступить в этом случае? Ты предал меня!
– Любовь – не предательство, – возразил Александр. Он держался из последних сил. Видит бог, как тяжело ему это терпеть. Но он должен. Ради сына.
– Любовь! – презрительно выплюнул отец. – Что ты знаешь о любви, мальчишка! Я любил твою мать, хотя она крутила хвостом перед всеми знатными мужчинами! Простое кокетство, говорила она, это у меня в крови. И ты пошел в нее. Посмотрите-ка, самостоятельный! Ни на что у меня позволения не спрашивает, а потом приходит и просит меня совершить… святотатство!
Отец встал и отшвырнул перо.
– Я ждал, что ты ко мне придешь. Ждал, что попросишь этого. Долго готовился? Желаешь на колени встать?
Александр почувствовал, как к горлу подкатывает волна ярости, и так сцепил пальцы за спиной, что они хрустнули.
– Я пришел просить вас. Но валяться в ногах не намерен.
– А почему нет? – издевательски протянул отец. – Тебя же волнует судьба ублюдка.
– Мой сын, – выдохнул Александр, – не ублюдок.
– Он и есть, – бросил отец, кривя губы. – Церковь сочла возможным одобрить твой брак, но я не нахожу. Для меня его нет. Не существует. Но… Ты мой сын, мой наследник, вне зависимости от моего желания.
– Вот как? – переспросил Александр. – Вы хотели бы это изменить?
– Глядя, как ты ведешь себя сейчас, – о да, хотел бы. Не такого сына я воспитывал. Мне казалось, что я вложил в твою голову понятие о фамильной чести. Но, увы, порченая кровь взяла свое. Однако у тебя есть шанс одуматься. И ты знаешь, как следует поступить.
– Да, – сказал Александр, сдерживая ярость, – я знаю.
Отец, видимо, принял его спокойный тон за знак согласия.
– Иногда у тебя случаются проблески разума. Так что же ты намерен делать?
– Я, – произнес Александр, чувствуя, что сейчас сорвется на крик, – намерен отказаться от этой исключительной чести – жить по вашей указке.
Отец побледнел.
– Вот как! Ты, недостойный…
– Я – недостойный! – он все-таки повысил голос. –
