людей называется «дрыхнуть без задних ног», и некоторые вечерние, просто потому, что могу, а все остальное время трещать без умолку, не затыкаясь, не давая беднягам вставить больше трех слов подряд. А в тех редких случаях, когда им это все-таки удается, слушать вполуха, думая о своем.
Похоже, прав был сэр Кофа, когда говорил, что чрезмерное усердие в Истинной магии незаметно превращает человека в наваждение – вроде рядом сидит, ест обычную человеческую еду, слова говорит понятные, а все равно кажется только тенью вечно отсутствующего себя. Я тогда отмахнулся: «Да ладно вам, не сгущайте краски». А теперь вдруг явственно ощутил себя таким наваждением, только и счастья, что пощупать можно; впрочем, не всем подряд. И – не то чтобы пришел к выводу, будто с непостижимым и неопределенным срочно пора завязывать, но решил, что в этом вопросе неплохо бы обрести разумный баланс.
Ради достижения баланса я первым делом покормил Куруша – мало что так наглядно подчеркивает торжество материальной реальности, как хруст орехов и леденцов, особенно когда ты сам стал причиной этих упоительных звуков. Вторым делом, отправился в туалет: есть в мире некоторые незыблемые вещи, которые гораздо убедительней даже самого громкого хруста. А на обратной дороге решил, что кружка камры в обществе Трикки Лая – хорошее третье дело, после которого я окончательно и бесповоротно стану полноценной частью реального мира, возможно аж до самого позднего вечера или, чем черт не шутит, вообще до завтрашнего утра.
Я не стал посылать Трикки зов. Сунуть нос в дверь его кабинета и спросить: «Ты занят или не очень?» – было гораздо проще. Безмолвная речь для меня по-прежнему что-то вроде каждодневных упражнений на турнике, вполне посильных, но требующих напряжения, а дверь – вот она. Правда, за каждой дверью меня по-прежнему ждет бесконечность Хумгата, сбивающий с толку призывный шепот всех сбывшихся и несбывшихся миров; скорее всего, так теперь будет всегда. Но аккуратно, осознанно переступать пороги, оставаясь в той реальности, которую выбрал для постоянного места жительства, я давным-давно научился, делаю это легко, без ощутимых усилий, и, как ни смешно звучит такое признание, для меня это несравнимо проще, чем лишний раз послать кому-нибудь зов.
Однако вместо Трикки Лая в его кабинете сидела новая начальница Столичной полиции, в старомодном темном тюрбане, скорее мужском, чем женском; впрочем, в этих тонкостях я до сих пор полный профан. Перед ней высились горы самопишущих табличек; судя по страдальческому выражению лица, все, как одна, содержали столь душераздирающие подробности о природе бытия, что человеку неподготовленному лучше о них не знать. Скорее всего, это были черновики грядущего годового отчета: обычно на подобные документы даже самые всемогущие и бесстрашные люди вроде сэра Джуффина Халли смотрят именно так.
Я собирался было бесшумно растаять во тьме коридора, но леди Кайрена Умата меня заметила и явственно обрадовалась. А кто бы на ее месте не обрадовался такому
