к раскладному брезентовому столику, возле которого сидели двое – ничем не отличавшиеся от солдат вокруг. Но, когда мы подошли ближе, я увидел на столике поверх бумаг мятые фуражки. Это были офицеры, и они подняли головы.
Мне почему-то представилось, что сейчас солдаты, которые меня привели, вытянутся в струнку и вскинут руки, но они просто козырнули, как и наши, и особо не тянулись. Один из офицеров – постарше, сильно небритый – что-то ворчливо спросил. Второй – совсем молодой, как старшеклассник, с красными сонными глазами – просто откинулся к стволу дерева и… задремал. Солдаты начали что-то объяснять – точней, объяснял один, а второй то и дело тыкал меня пальцем в спину и кивал. Мне это страшно надоело, и после шестого или седьмого тычка я огрызнулся:
– Отстань, заманал!
Удивились все (кроме спящего офицера), и больше всех – я. Небритый офицер наморщил лоб, покопался в полевой сумке, что-то бормоча, потом махнул солдатам рукой, и те, повернувшись кругом, пошли прочь. Офицер достал толстую разлохмаченную книжку, она немедленно рассыпалась на листки, два спланировали к моим ногам, я машинально нагнулся и, подняв их, положил перед немцем. Он буркнул:
– Йа, данке…[10] – и начал перебирать эту кучу. Все было до такой степени абсурдно, что мне захотелось спать и я с завистью смотрел на молодого офицера. А тот всхрапнул, сам от этого проснулся, обалдело посмотрел по сторонам, что-то бормотнул и уснул опять. Я хихикнул. Немец наконец разродился: – Ти кто? – Он ткнул в меня пальцем с обручальным кольцом.
– Борис Шалыгин, – не стал вертеть я.
Он кивнул:
– Ти от… откюда? – и сам поморщился, повторил: – От-кю-да… унмеглихь[11].
– Из Новгорода, – опять не нашел ничего лучшего, как сказать правду, я.
– Ти беженец? – Я пожал плечами. – Ти должен отвьечат.
– Ну… да… беженец… – согласился я.
Он опять зарылся в книгу, то и дело что-то бормоча, явно ругаясь. Потом, стараясь держать пальцы в качестве закладок сразу в десяти местах, он начал вымучивать:
– Форма… какая… твоя… есть…? – и посмотрел на меня с надеждой.
– Это не форма, – я замотал головой. – Точнее, форма… моя старая одежда изорвалась… я снял с убитого…
Он свел брови, потер висок и толкнул соседа. Тот немедленно пробудился и начал вставать, еще не открыв глаз. Старший его усадил и что-то долго объяснял, потом повторил:
– Форма… какая… твоя… есть…? Форма… Форма… – и потряс себя за лацкан френча. Младший рылся в этой книжке.
– Убитый… – Я показал, что падаю. – Я снял с убитого. Моя разорвалась… – И я рванул рукав. – Ну ясно?
– Ти… бил… – старший отобрал у товарища половину книжки, они коротко поругались. Я терпеливо ждал.
– Ти бил… ранен? Ти… упал? Я просить про… форма, малтшик!
– Господи… – Я вздохнул и хотел снова пуститься в объяснения, но тут молодой разродился
Да, спасибо
Невозможно
