и рассчитывал: на то, что тебе не придется марать руки. Что ж, к этому шло давно, и я хорошо подготовилась, отец! Читай же внимательно: я не задержусь в этой тюрьме ни на миг дольше того времени, которое потребуется, чтобы дописать это послание и проделать задуманное. Мы больше не обменяемся с тобой ни единым словом, никогда и никаким способом. Я достаточно знаю о тебе и твоем интересе к грязной магии, чтобы обезопасить себя с этой стороны…»
«Грязной? – удивилась Вера. – Может, я не так поняла? Обычно же говорят о темной или черной магии!»
Но нет, написано было вполне однозначно – «грязная», что бы это ни означало.
«Знай, что в тех краях, куда ты посылал меня в надежде больше не увидеть, я не теряла времени понапрасну. О, это было нелегко, но оттуда я привезла больше знаний, чем получила в Империи (а ты знаешь, что и здесь я училась прилежнее многих, вот только зачем, если все дороги для меня закрыты?). Я набралась там редких знаний, отец, таких, за которые ты, пожалуй, отдал бы свое звание и половину состояния. А может, и все без остатка – тебе не составило бы труда нажить новое, воспользовавшись тем, о чем в Империи не имеют даже смутного представления».
«А вот тут мы, кажется, подбираемся к черной магии», – подумала Вера.
«Ты всегда удивлялся свойствам моей памяти, – продолжала девушка, – и побуждал меня тренировать ее. Тогда я послушалась тебя, и не зря, признаю: я помню все до мельчайшей подробности, хотя не отказалась бы многое забыть. И вот, отец, я оставляю тебе свою прекрасную голову, доверху наполненную необычными знаниями, словно твоя библиотека – трудами лучших умов нашей и прошедших эпох. Только ее одну: я уничтожила все свои заметки, да их и было не так уж много. Владей, отец, храни ее, как величайшую драгоценность… и грызи локти от ярости – ты не сумеешь ею воспользоваться! Досадно, не так ли? Все твои умения, все грязные приемы бессильны там, где не к чему их применить!»
«Ничего не понимаю», – вздохнула Вера.
«Ты не сможешь вернуть мой дух, отец, даже если призовешь на помощь всех Предков. Думаю, они еще и посмеются над твоими тщетными стараниями, и поделом!
Тело мое обнаружат рано утром, когда служанка придет будить меня. Полагаю, тебе вернут его целым и невредимым… разве что немного использованным – видел бы ты, какими глазами смотрят на меня здешние никчемные мужчины! У них текут слюни, как у голодных гворров при виде куска мяса, так что, полагаю, они не устоят, а тебе скажут, что я согласилась на все сама. Так и есть: я согласна, потому что моему телу абсолютно все равно, что с ним сделают, и этим письмом я снимаю всяческую ответственность с тех, кто решится прикоснуться ко мне. Конечно же, они прочитают эти строки – я нарочно оставлю письмо на виду незапечатанным. Уничтожить его не выйдет – я постаралась. Ну а дальше… Дальше живи с этим как угодно, отец.
Можешь радоваться: ты все-таки добился своего – отчасти. Я больше не стану отравлять тебе жизнь, хоть и останусь грязным пятном
