его в лице этой женщины. На нем была словно печать нерастраченного зла. Как это не увидел Бурмин? Впрочем, любовь слепа, человек сам дорисовывает портрет любимого, наделяя его чертами, приятными и близкими себе.
Посетителей набралось много. Черт знает что – уехал на три дня, и никто вопросы решить не может! А Николай Николаевич, ну какой он зам? Взял его Сергей по просьбе Виктора Константиновича.
– Наш мужик, – сказал он, – скала.
– А дело-то он знает?
– Тоже мне Академия наук. Он другое знает. И помогать тебе будет.
Конечно, деловая хватка у Николая Николаевича была. Крепкая, бульдожья. Копейка мимо его рук не проплывет. Но и работать же надо.
Сергей пытался говорить об этом Виктору Константиновичу, но тот только посмеивался:
– Ничего, благодарить будешь.
Приехав из Суздаля, пообедав, проведя час у Аллы, Сергей приехал на работу и сразу же погрузился в заботы. Посетители шли один за другим. И все просили, кричали, требовали. К шести вечера у Сергея начало рябить в глазах от машинописных строк и человеческих лиц. А эта гнида, Николай Николаевич, еще не удосужился приехать на работу.
Наконец он появился в кабинете. Маленький, кругленький, в скромном сером костюмчике с двумя нашивками за ранения на пиджаке.
Когда Сергей увидел все это в первый раз, он удивленно спросил:
– Вы разве воевали?
– Нет, конечно. Но к нам приходит много просителей-ветеранов, а тут сразу видно – фронтовик. – Николай Николаевич захихикал.
Только позже Сергей понял, что его заместитель не дурак. Сколько конфликтов удалось погасить благодаря этим нашивкам.
Николай Николаевич вошел, вытер платком лысину, присел к столу. По тому, как подрагивали мешочки щек, Сергей понял: что-то случилось.
– Неприятности, Сергей Митрофанович. Неприятности.
– Ну, что опять?
– Я бы сказал, даже беда.
– Что такое? – Пронин посмотрел, плотно ли закрыта дверь.
– Не знаю, как и начать.
– С начала.
– Мне Лапин звонил…
– Из Суздаля?
– Да. Корреспондент там шастает.
– Из какой газеты?
– Из той самой. Сорокин фамилия. Я его статеечки посмотрел. Он вроде вашего родственничка Бурмина. – Николай Николаевич захихикал.
– Копает?
– Да. Он, оказывается, и в управлении был, и в Сочи.
– Так, так. – Нехорошо стало на душе у Пронина. Нехорошо. Муторно. – Он чего-нибудь нашел?
– Не знаю пока. Но люди говорят: не человек – зверь.
– Как у нас с отчетностью?
– Ажур. Здесь ему делать нечего. Если никто не расколется, то напишет о плохом обслуживании, не больше.
– А о запчастях?
– Это место уязвимое, но не подсудное. Главное, чтобы молчали люди на станциях.
– Срок никому иметь не охота, будут молчать.
