где на медленном огне жарились бобы с салом. Паком побежал к деревянному сараю, который находился на другом конце сада, и спрятал свое сокровище в старый ящик, заваленный тряпками и пожелтевшими газетами.
«Завтра я обязательно поем конфетки!» – пообещал он себе.
Жасент вернулась к дедушке подавленной. Она промокла с головы до пят. Сидони встретила ее упреками:
– Где ты была все это время? Чем ты была так занята?
– Нам нужно поговорить, я только переоденусь, – тихо ответила ей сестра. – Ты все поймешь.
Спустя несколько минут сестры уселись на кровати друг напротив друга в спальне на втором этаже. В доме было спокойно, везде царила глубокая тишина. Альберта еще спала; Фердинанд занимался своим курятником, где теперь находилась часть стада его зятя, остальные животные были заперты у Озиаса Руа. Шамплен и Лорик отправились на поиски сена.
Жасент, выглядевшая мешковато в старой одежде покойной бабушки Олимпии, вытирала полотенцем свои мокрые волосы.
– Я не могу в это поверить, – в третий раз произнесла Сидони, ошеломленная тем, что только что рассказала ей Жасент. – Эмма покончила с собой? Как мы могли догадаться, что она беременна, что она мучилась до такой степени, чтобы решиться на такое? Боже мой, мама никогда не должна об этом узнать, папа прав. Почему ты не сказала мне ни слова сегодня утром? Или вчера, в церкви?
– Согласись, у нас не было возможности побыть наедине и минутки.
– Допустим, однако сегодня, если бы я знала правду, я бы пошла с тобой на озеро. Нам обязательно нужно найти сумку Эммы, чтобы проверить, были у нее какие-то таблетки или нет.
Неожиданно побледнев, Сидони приложила руку ко рту, глаза ее расширились – казалось, она о чем-то глубоко задумалась, но через минуту заговорила снова:
– Пьер осмеливается утверждать, что это не он отец ребенка, которого ждала наша сестра. Я уверена, что он врет, Жасент. Господи, эта история действительно ужасна. И все же кое-что не дает мне покоя. Отказ от борьбы – это непохоже на Эмму. Характер у нее всегда был сильный – полная противоположность моему. Я вела себя с ней слишком мягко, часто потакала во всех ее любовных приключениях и тайных вылазках из дому… особенно после твоего отъезда в Монреаль. Ей в то время было шестнадцать. Ты думаешь, она лишилась невинности еще тогда? Она была такой юной!
– Мы никогда этого не узнаем, Сидони. И все же нередко девушки в таком возрасте уже выходят замуж. Вчера папа, прочитав письмо Эммы, назвал ее грешницей. По-моему, существуют грехи гораздо страшнее грехов плотских. Но ты пришла к тому же выводу, что и я: это и впрямь совсем не похоже на Эмму. Она могла написать прощальное письмо в порыве отчаяния, но через какое-то время изменить свое решение. Хотеть смерти – это одно, решиться на подобное – совсем другое, особенно в ее возрасте. Боже мой, сейчас я задаю себе столько вопросов… а может быть, доктор Гослен был прав?
– О чем ты?
– Сегодня
