Бердников, бригадир. Здоровущий, угрюмый, необщительный человек с черной окладистой бородой. С первых же дней его поставили к ним бригадиром. Поначалу выселенки невзлюбили Бердникова, слишком строг и требователен, но потом свое мнение изменили. Он научил, как держать топор, как при этом стоять, чтобы нечаянно не порубить ноги, как правильно одеться той одежонкой, что у них была. Знал, когда становилось невмоготу, и разрешал греться у костра. Его советы помогли им пережить первую страшную зиму. Их бригада постоянно была впереди по выработке, и получали они больше всех.
Бердников отозвал Марту в сторону – до суда она продолжала работать, – сказал:
– Про то, что тебя вызывал комендант, на суде ни слова. Привлекут за клевету и прибавят срок.
– Но, Егор Васильевич, я у него до обеда просидела. Честное слово!
– Верю. Но кто подтвердит? Кузаков, поганый человечишка, действует по указке Ножигова и будет все отрицать. И Алексеев до суда не должен ничего знать, человек он смелый, прямой, выскажет все Ножигову и только навредит тебе.
– А что я тогда на суде скажу? Что полдня делала? Нарочно прогуляла?
– А я тебе сейчас подскажу, за этим и позвал.
И когда судья спросил Марту о причине опоздания, она сказала так, как посоветовал Бердников – пошла утром со всеми на работу, но на подходе к лесоделяне у нее прихватило сердце. Такое с ней уже было. Предупредить бригадира не смогла, так как испугалась и пошла назад. Медпункт не работал, фельдшер уехала в райцентр за лекарствами. Отлежалась до обеда в бараке и пошла на работу.
После нее спросили Бердникова, весь его вид вызывал уважение, бригадир погладил бороду и обстоятельно охарактеризовал Марту – хороший работник, награждена медалью, не отказывается ни от какой работы, ни одного самовольного ухода, ни одного опоздания…
Слова эти посеяли сомнение в душе судьи, и он уже готов был оправдать подсудимую, но вспомнил странную заинтересованность в этом деле секретаря райкома, призвавшего его построже быть с прогульщиками, но, конечно, соблюдая законность. Вспомнил и присудил – в течение полугода высчитывать у Марты Франц из зарплаты двадцать пять процентов.
Ножигов был вне себя. Еще вчера он позвонил Дрюкову и сообщил, дело сделано, теперь все зависит от судьи. Дрюков пообещал воздействовать на судью через Шипицина. И вот, осечка. Не могла Марта сама додуматься до этого, она обязана была сказать, что находилась в комендатуре. Кто же такой умный, кто подсказал ей, как нужно говорить? Ничего, в тюрьму Марта все рано сядет. Он не может иначе. Теперь это уже вопрос чести. Тут Ножигов скривился, боже, о какой чести может идти речь, одна подлость и коварство. И тут же оправдал себя – а иначе не проживешь.
Алексеев узнал о суде поздно, на два дня уезжал в Нахору. Пришел, когда уже все закончилось, и на дверях конторы висел замок. На полпути к баракам повстречал Бердникова, придержал его за рукав:
– Что решил суд?
– Полгода
