Заусаев, он как-то быстро, разом, опьянел. – Киллер, мать твою.
– Пошли, Иваныч, не обращай на дурака внимание, – Строев дружески подтолкнул Томбусова к двери.
– Я дурак? Меня, в моей квартире! – Заусаев рванул на груди рубаху. – Меня! Да я вас больше на порог не пущу…
Так и вышли из квартиры под крики Заусаева.
– Трезвый – душа человек, а как выпьет – куда все девается? Зря ты при нем об убийстве сказал, обязательно пьяный разболтает. Хотя, какой ты убийца. Не верится мне, я то уж тебя хорошо знаю, столько лет вместе работаем. Скажи честно – пошутил? – Строев с надеждой глянул на Томбусова, но тот лишь приподнял и опустил плечи.
– Ну, пока, мы на автобус, – Строев коснулся плеча Томбусова, и они с Базановым торопливо зашагали к остановке.
А Томбусов, глядя им вслед, прошептал:
– Пошутил, – он был бы рад, если бы сказанное им и в самом деле оказалось шуткой. Но чудес не бывает. Андрей Морбе в последнюю их встречу – заходил попрощаться перед отъездом на жительство в Германию – сказал:
– Самое страшное, что ничего нельзя исправить. И забыть – не получается. Так и будет душа болеть до самой смерти.
Андрей Морбе родился с Томбусовым в одной деревне, в один день, в одной палате. Кровати их матерей в больнице стояли рядом.
Морбе, Якоби, Гарейс, Франц, Шмидт, Кнабе – полкласса, полшколы носили эти непривычные для ленской деревни фамилии. Да, был еще Кун, которого дразнили кункой.
Для Томбусова в этих фамилиях не было ничего необычного, он слышал их с самого детства и, играя с Морбе и Якоби в войну, или выкрикивая считалку «вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана…», совсем не думал о том, что Якоби и Морби – немцы. Дети не делят людей по национальностям.
Уже позднее, узнав причину появления немцев в деревне, Томбусов понял весь ужас происшедшего с ними. Это не чеченцы, замаравшие себя сотрудничеством с немцами и зверствами по отношению к русским. Но немцы. Жили, работали и вдруг разом лишились всего, что было приобретено многими поколениями, разом потеряли все права, стали изгоями. Затем насильно увезены за тысячи километров от родных мест и загнаны в тайгу на лесозаработки. (Рядом с деревней, где жил Томбусов, организовали лесоучасток, который позднее слился с деревней.)
Деревенские относились к ссыльным с пониманием, может, потому, что перед этим такой же путь проделали миллионы и миллионы россиян. Были, конечно, и исключения, старики помнят, как Семен Хорошев называл немцев не иначе как фашистами, а в тайге, на лесоповале бросал им в суп или чай какую-нибудь гадость, за что однажды был избит русскими мужиками.
В перестроечные годы тот же Хорошев, помня обиду, выговаривал односельчанам, таким же старикам, как и он:
– Защищали немчуру: «Они такие же русские, они хорошие». Ан нет. Нутро их подлое вылезло наружу. Ишь, как дружно рванули в Германию. Только поманили, сразу жопу в горсть и скачками…
Ему возражали:
– Да от такой жизни, что Горбачев с Ельциным устроили, хоть на
