у них всегда вино. Деньги, значит, водятся. На рыбе не наторгуешь…
– Ну, рыбак хренов, – сказал племянник, – чего-то у тебя рыбы-то нет? Ходи к тебе… Ты мне подкинь, слышь!
Ксенофонт взглянул со стеснением и тоской.
– Ушла кудай-то, не найдешь ее, – со строгим лицом прибавила старуха. – Активность ихняя вражья. Заводы, значит, заражают… Как жить?
Племянник бросил окурок на пол.
– Завод черт-те где, а доходит! Садись, Петровна, с мужиками.
Он скинул пальто, остался в рубахе, сел к столу, оттягивая на горле тугой ворот. Выпили все трое поровну, по стакану. Порожнюю бутылку пимокат поставил под стол и затолкал ногами.
– А я веселая, песенная была! – слезно засмеялась старуха. – Бабами, девками хороводила. Бог мене простит, ай нет?.. Как же ж, сынок, жить-ти? Ждать нам от властей?
Она тяжело глядела, как двигалось жилистое горло пимоката. Вдруг горло перестало ходить вверх и вниз, пимокат злобно скосился на Ксенофонта:
– А ты ее, власть, нешибко подпирал. Глянь – ее уж, как тех баб, меняют. Черетьева-то сняли со склада – и под суд! – Он налил себе и хозяину.
– Неугодный, – сказал Ксенофонт.
– Дура! – отшатнулся племянник. – На кого спихнуть ищут. Он пропил на рубль, а ему докажут на тыщу. И поставят своих у колхозного мешка. А тебе, престарелому, не положено. Председатель-то много посулился дать?
Ксенофонт помолчал, потом слабо возразил:
– Я к человеку отношение вижу…
– Отношение! – презрительно крикнул пимокат. – Человек од-нова живет, в одиночку мыкает. Вроде тебя! Это по газетам все мы братья. Оно, может, и будет, да когда еще! А нынче так: сунься хоть ко мне, а я тебя локтем по соплям! Чтоб постиг.
– Пока ноги таскают, я роблю, – сказал Ксенофонт.
– Ты ему нужен? Старухе своей нужен.
– Кому это?
– Им! От он, старый пес, новый-то… Который по счету уж будет? Ты ему нужен? Никому!
– Почему так? – спросил Ксенофонт. – Не по закону.
– Ксена, ты б сказал-де, в артели как робил, ноги-руки ломал. Никому не жалко чужого.
– Ха! – засмеялся гость. – Закон вспомнил! А вот где ваш Кешка? Сколько годов не знаетесь. Потому что куркуль ты нищий! Зверь! Ладно, разговоры… А надо добавить. Где у тебя беленькая сохраняется? – уверенно крикнул он старухе.
И впрямь появилась четвертинка, старуха мигом принесла из кухни. Ксенофонт не удивился и не обрадовался: было все равно. Ценил копейку, одну к одной нес про черный день, на нужду ученый был жизнью, только и водочку держал про случай, и Петровна любила, лихоманка ее задави. Пузырек-то откудова, как не с полки, заставленный был посудой?..
Похохатывая, племянник притянул старуху к себе и подмигнул Ксенофонту:
– У меня дурной глаз. Как у цыгана!
Утром он резал гусей
