поначалу-то, когда она с часу на час должна была богу душу отдать, отец с мачехой в ней души не чаяли. И бедняжка Мануэла, которую никто никогда не любил, от счастья настолько одурела, что стала идти на поправку. Теперь ее родичи уже проявляют нетерпение. И день ото дня все больше толстеют, это у них нервное, ведь они то и дело заедают свою кручину знаменитыми здешними конфетами. Еще неделя – и они, пожалуй, Мануэлу возненавидят: сколько же можно тянуть с кончиной!
– Или мало-помалу пообвыкнут в деревне, откупят у хозяев кондитерскую и останутся здесь жить, – заметил Клерфэ.
Хольман рассмеялся:
– Прихотливые же, однако, у тебя фантазии.
– Это не фантазии. Только прихотливый жизненный опыт. Но откуда тебе все это известно?
– Говорю же тебе: здесь все тайное становится явным. Медсестра Корнелия Вюрли говорит по-испански, вот мачеха ей все и рассказывает.
Три фигуры в черном поднялись из-за стола. Ни слова не сказав друг другу, они торжественно прошествовали к дверям.
В дверях они едва не столкнулись с Лилиан Дюнкерк, которая вошла столь стремительно, что толстуха едва успела отпрянуть, издав испуганный птичий вскрик.
– С чего это она шарахается? – прошептала Лилиан. – Как от привидения! Неужто от меня? Уже? – Она торопливо достала зеркальце. – Нынче вечером, похоже, я пугаю каждого встречного.
– Кого еще?
– Лакея на этаже.
– Что? Йозефа?
– Да нет, второго, его напарника. Ну, вы знаете…
Хольман кивнул:
– Нас, Лилиан, вы не испугали.
Она спрятала зеркальце.
– Крокодил уже была здесь?
– Нет. Но с минуты на минуту появится, чтобы загнать нас наверх. Она пунктуальна, как прусский фельдфебель.
– Я узнавала: сегодня ночью на дверях Йозеф. Можно смыться. Пойдете с нами?
– Куда? В Палас-бар?
– Конечно, куда же еще?
– Что там хорошего, в этом Палас-баре? – изумился Клерфэ. – Я только что оттуда.
Хольман рассмеялся:
– Нам везде хорошо. Даже там, где нет ни души. Лишь бы не в больничных стенах. В неволе привыкаешь довольствоваться малым.
– Сейчас как раз можно смыться, – торопила Лилиан. – Кроме Йозефа на дверях никого. Второй швейцар ушел куда-то.
Хольман замялся:
– Лилиан, у меня температурка. Черт его знает, с чего вдруг, нынче вечером взяла и подскочила. Может, от того, что Клерфэ пригнал сюда нашу старушку, такую родную, такую грязную…
Вошла уборщица, начала составлять стулья на столы, готовясь мыть пол.
– Нам и с температурой случалось удирать, – заметила Лилиан.
Хольман смущенно поднял на нее глаза.
– Конечно. Но не сегодня, Лилиан.
– И все это из-за грязной
