© Илона Якимова, 2018
© Анна Тимушкина, фотографии, 2018
ISBN 978-5-4493-2030-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Миры уподоблений, как сама ткань истории в ее широком смысле, всегда казались мне обитаемыми. Время в моем понимании нелинейно, скорей, спутано в клубок, что позволяет вытянуть любую нить, любую частную историю – и обжечься, и сделать ее своей, в той мере, в какой это позволяют ее герои.
Илона Якимова
≈
Люди, которых мы любим, почти всегда более властны над нашей душой, нежели мы сами.
Франсуа де Ларошфуко
«Отвори врата-имена последним ключом…»
Отвори врата-имена последним ключом,
Пусть они выходят из тьмы, помнящей, кто – почем,
Женщины – словно жизнь – медленны, горячи,
Мужчины, все, как один – секиры либо мечи.
Пусть один сияет горчей, словно огонь в ночи.
Ты же знаешь их наизусть, помнишь их имена,
Которому есть вина, которому есть цена,
Расставляя в порядке действия, каждого в свой черед.
Пусть один выходит из строя, делает шаг вперед —
Он знает, что он умрет.
Прекрасней ясного дня, страшнее любой войны,
В нем будет вины с избытком, а выше того – цены,
Он делает шаг вперед, встречается с той, с косой:
Плащ совлекает с плеч, заглядывает в лицо,
Целует женщину в лоб (он-то знает: она – не та),
А после рвется из жил, взлетает за край листа
И смотрит, смотрит, смотрит
Своими синими – люто – в твои глаза…
Не оборачивайся.
Нельзя.
«Вечность на острие стрелы в колчане мальчика золотого…»
Вечность на острие стрелы в колчане мальчика золотого.
Впереди протяженное лето грозит – как мы его поделим?
Я – на брегах летейских, пескарей промышлять; привалившись к стогу,
Помышлять, как выплести боль из комка каждодневных забот кудели.
Я – по грибы с Гесиодом, с Цезарем и Александром – за карты,
Вино разбавлять гекзаметром, дарами заброшенного колодца —
Водой да лягушками, в ткань повисшего над Летой заката,
Как в саван, обертывая мечты, когда им ожить неймется.
В дачной жизни, словно пескарь в сметане, остынет и Клеопатра.
На крылечке, зевая, читали Катулла, а Цезарь злился.
Здесь на долю твою остается в сумерках, сомлевших от звездопада,
Проступать тоской сквозь все сочиненные мною лица.
«Но нас еще слышно на том берегу…»
Но нас еще слышно на том берегу,
Откуда доносится свет.
Когда я тебя удержать не смогу,
Тогда и взлетай, Ганимед,
Могучим орлом напряженной души
На хладный Олимп вознесен.
Тогда уж – давай, отрывайся, спеши
В заоблачных кущ Вавилон,
В печальную Мекку умолкших сердец,
Надорванных волчьей строфой.
Но только – окстись – не сейчас и не здесь,
Пока я терзаюсь тобой.
Пока я дышу вполнакала, боясь
Спугнуть благосклонных богов,
Пока по слогам изучаю ин. яз.
Любви – безнадежно толков
Словарик любой. Я не пренебрегу
И терном – но после – в гробах.
Ведь нас еще слышно на том берегу,
Где в гору уходит рыбак.
«Мертвее мертвого, среди других теней…»
Мертвее мертвого, среди других теней,
Дорогу нахожу не зрением – по слуху…
Наверно, жизнь права. Я думаю о ней
Не больше, чем Эдип – третируя прислугу:
Зачем, мол, допустя в окрестности дворца
Тиресия, язык не вырвали слепому,
Зачем клекочет он об имени отца,
Ведь нервная жена уверует любому,
Кто объяснит: зачем она с тобой легла,
Вся – жизнь, накалена, правдива, ежечасна.
Белее, чем любовь, идет в зрачок игла —
И медлить
