align="center">IX
Приобретение аттестата об окончании десятого класса, в котором в сером троечном ряду единственной звездой сияла пятерка по алгебре (математик проявил настоящую самоотверженность, выступив против такого бульдозера, как педагогический совет), явилось откровением, кажется, даже для него самого. Что касается жизни страны, стоило только нам оставить за спиной школьный фаланстер, время понеслось удивительными скачками: в дремотный Вейск заявилась Перестройка. Оглядевшись, эта дама дала отмашку главной своей союзнице, и Разруха немедленно оккупировала каждую голову: государственные швы затрещали, механизм прежнего руководства на глазах изумленных горожан испустил дух. Зато местный рынок, едва теплившийся все предыдущие семьдесят лет на скромном пятачке за фабрикой «Кружевница», пробудился, возвысился, словно кустодиевский большевик, и, как и полагается существу, более полувека просидевшему на вынужденной диете, оказался невероятно прожорливым. Он заглотил все без исключения улицы, а затем овладел и центральной площадью, завалив ее барахлом, словно именно для этих дней припасенным в избах, бараках, домах, сараях и городских квартирах. Город стал походить на лоскутное одеяло. Люстры, торшеры, лампы, радиоприемники, болты, винты, кофты, ковры, обувь несли на себе отпечаток отчаянной старости. Лица, готовые ради расставания с ними целыми днями не покидать табуретки и стульчики, ставили рекорды общительности в попытках запутать в своих сетях таких же неудачников. Словно сурикаты, они с утра до вечера находились в постоянной стойке и вертели головами в поисках покупателей. Одна часть Вейска торговала, другая не менее отчаянно отказывалась от мятых самоваров и дырявых сапог. Кроме того, граждан изматывали политические диалоги. В результате над Вейском повис невероятный по богатству оттенков гул голосов.
Для Слушателя наступили поистине благословенные дни. Обыватели распродавали целые залежи бесполезного с их точки зрения музыкального хлама: диски с музыкой Шуберта, Бартока, Листа и династии Штраусов уходили с лотков за бесценок. Правда, отдельные продавцы по части торга могли заткнуть за пояс и местных цыган, но при всей своей отрешенности Большое Ухо вовсе не был безропотной овечкой, которую можно в любой момент припечатать к скрипке. Он без стеснения пользовался моментом. На одной из бесчисленных барахолок я явился свидетелем сцены, показавшей моего заемщика с совершенно иной стороны. Не подозревающий о том, что бывший сосед по парте замер за его спиной, Слушатель отнимал у покрытой прыщами спившейся бабы целую стопку пластинок. Торговка, вцепившись в них, моталась из стороны в сторону. Залитый внутрь портвейн, возможно, прибавил ей куража, но никак не сил. Она шипела словно фурия, однако неизбежно сдавала позиции. Большое Ухо с поистине садистической сосредоточенностью отцеплял один за другим от липких конвертов ее фиолетовые пальцы.
– Я уже тебе заплатил, – злобно цедил он сквозь зубы. –
