над нашими головами. Я понимала: надо валить отсюда, пока меня не посадили рядом с теми, кого мы пытаемся вызволить из тюрьмы. Только это они и умеют. Сажать…
Кровь разогналась – и сосуды не выдержали. На двенадцатый день голодовки меня шарахнул гипертонический криз. Голова раскалывалась от страшной боли, я выла в беспамятстве, наконец-то вызвали «скорую». Все как заказывали, почти труп. Но совесть моя была кристально чиста, все внутри ликовало от удачно завершенной аферы. С голодовки я технично соскочила. Но в нее снова включилась тюрьма. На этот раз женская, Печатники… Потом был еще митинг возле Музея революции, куда я конечно же нагло вперлась:
– Это не кого-то там закрыли. Это нас с вами закрыли. Это не ребята сидят в тюрьме. Это мы все сидим. Пока у нас вот таким нелепым образом сажают людей, никто из нас не сможет быть свободным. Пока между нами и нашими близкими тюремная решетка, мы все за этой решеткой…
А ведь к воротам на Красной площади мои голодные подельники тогда, в конце мая, все-таки приковались. «Свободу политзаключенным!» Ничего, не сели… Голодовка длилась месяц. Мне до сих пор неловко спросить о ее результатах.
Активисты антифашистского движения «Наши» – наши-сты – к тому времени уже вовсю отлавливали нацболов на улицах и даже нападали на Бункер. Кого-то избили, парня из Арзамаса пырнули ножом… Через сутки после моего выхода из голодовки Анатолий – я уважала его ровно до этого момента – вдруг наконец сообразил, что надо мне «хоть розочку подарить». Я про себя фразу продолжила: раз уж я, отработанный материал, жива осталась… Я сказала: не возьму. Он все равно пошел за цветами – и вернулся с проломленной головой. Я же говорила: не надо…
Один нацбол-оппозиционер, пытавшийся бороться с генеральной линией партии, сказал мне в самом конце этой моей эпопеи:
– Я понял, что такое постмодернизм. Это фикция вместо функции. Топор из поролона. Так вот НБП и все ее акции с захватами, приковываниями – это фикция. Поролоновый топор…
– А как надо?
– Я не знаю…
Ничего. Есть те, кто знает…
В середине июня у НБП опять отобрали помещение. Пока шел штурм, парни, наши парни, залили все внутри своей кровью… Я опять успела исчезнуть из Бункера раньше. Я неизменно ходила в этом их – нашем! – перевернутом мире, как по дну расступившегося океана, и волны с грохотом смыкались за моей спиной…
В конце июня партию запретили. (В 2007 году запретили окончательно. «Всё – реклама, кроме некролога». – Е. Р. 2013 г.) Нацболы обещали ужесточить борьбу. Революция в опасности…
Любую политическую партию допускают до власти. Кроме той, которая с властью борется… Они мечутся как в потемках. Но мой друг, сидя в тюрьме, наверняка говорил себе: «Я сделал что мог». И по-своему он прав.
«Задача действия в миру трагическая, – писал идеолог ев-разийства Петр Савицкий, – ибо «мир во зле лежит»… Никакая цель не оправдывает средства.
