, писатель, общественный деятель, публицист и кандидат философских наук.
Гламурьян Ашот – Гламурьян Ашот.
Пеломелова Олеся – Хомо Кассирус.
Честерфилдов Иван – благородный бомж.
«…Любые слова ничтожны перед подвигом столь высокой пробы…»
– NYTimes –
«…Герои не миф. Они среди нас…»
– Le Figaro –
«…Жаль, что москали, а так бы Героям Слава и Путиняка – скотиняка!…»
– Обозреватель. UA-
«…Прежде всего. Ва-а-абще все майки тут. Ссылочка в описании. А теперь. Что они сделали? Это просто, бро. Они спасли наш гребанный мир…»
– Орфей Дерьмов. Блогер-триллионник –
«…Придурки!…»
– Легн Ахра. Из книги « Знакомство с чёчёками» –
А было так. На Кирова 15 в сетевой « Шестерочке» заканчивался рабочий день. С северо-востока наползла октябрьская ночь. Бурая, шерстистая, тощая и злая как медведь-шатун. За ее сваленные нечесаные космы цеплялись слабые, голубые звезды. Прочь их гнал залетный февральский ветер. Сдувал под ломаный темно-синий лесной горизонт в одну мусорную кучу. Получалась это у него так себе. И опыта не было и старания. Да и лень, как известно, самое прогрессивное чувство, его тоже никуда не спишешь. Потратив всю энергию на труднообъяснимое завихрение (перелет из февраля в октябрь), теперь ветер бесцельно шлялся по среднерусскому «ватному» небу, футболя подворачивающиеся под ноги звезды, и пытался ответить на ясный, но только теперь ставший толковым вопрос: А что он, собственно, здесь делает? А?
Совсем рядом, за тонким барьером из гипсокартона, внутри самого главного археологического свидетельства нашей скомканной ожиданием железобетонного будущего эпохи, похожие чувства обуревали директора «Шестерочки» Эльвиру Явскую. «А что он, собственно говоря, там делает? А?» – размышляла Эльвира, женщина межумочных 35 лет, с телом таежного лесоруба и порхающей то здесь, то там душой-балериной. Прямо в упор, метров с пяти, остановившись на государственной границе между кефиро-молоками и батоно-булками, она разглядывала длинного, сутулого человека в грязном пальто, в засаленной красной лапландской шапочке с уехавшим набок помпоном и разбитых монтажных ботинках. У директора Явской складывалось впечатление, что уехавший набок помпон напрочь и слишком погряз в колбасо-сосисках. Вздыхал, стоял, перебирал запаянные от стыда вакуумные пакеты с вроде бы как сосисками и навроде как колбасой. Снимал с носа толстые очки, подносил их к белым и желтым ценникам, кряхтел, выпрямлялся и начинал все заново. Таёжный лесоруб моментально нашел бы, по крайней мере, два конкретных объяснений такого неясного поведения. Или уже стибрил, или все еще в процессе. Но то таёжный лесоруб. А мы точно знаем, что в крепко сколоченном без всяких грациозных аллюзий теле жила совсем иная, куда как менее категоричная субстанция. Устало, шаркая почти домашними байковыми тапочками, Эльвира в безвизовом режиме перешла в сосисо-колбасную конфедерацию. Она положила окольцованную, но готовую к приключениям, руку с богатым леопардовым маникюром на упаковку дымовских социально несправедливых охотничьих колбасок.
– Бери «Настоящие», Ваня. – сказала Эльвира Явская. – Бога побойся.
Иван Честерфилдов разобиделся такому недоверию. Заголовокружился уехавший помпон.
– На настоящих не пишут, что они настоящие. – резонно заметил Честерфилдов.
– Так и стоит всего 30 рублей. – настаивала Эльвира.
Здесь благородный бомж несказанно возмутился:
– Что ж ты…Да как же ты…Вот я тебе…
Из запутанного тоннеля левого кармана пальто Честерфилдов выбрался через правый. На его ладони, этаком жестоковском подносе, лежал полиэтиленовый мешочек, битком набитый преданной анафеме всеми бензоколонками страны денежной мелочью.
– А? – воскликнул Честерфилдов. – Теперь что скажешь?
Эльвира машинально поправила ценники и устало растолковала.
– Ваня. Полчаса до закрытия. Дымовские – это 200 рублей. Олеську пожалей. Это сколько считать. А у нас лимит, Ваня. В 21.30 Огненная страсть по России. Я тебя прошу. Бери Настоящие. Как человека.
– Я бомж.– выгнул спину Честерфилдов и так распрямился, что еще больше ссутулился. Эльвира помассировала виски и согласилась
– Хорошо. Как бомжа.
Толкнув себе под нос целую мюнхенскую речь ( до Эльвиры доносилось недовольное бурчание), Честерфилдов схватил упаковку «Настоящих» и медленно побрел в сторону бакалейного отдела.
– Ваня! – окликнула его Эльвира. – Я тебя прошу.
– И я тебя. – горделиво уронил до края шапочки уехавший помпон Иван Честерфилдов. –
