происходили демонстрации и митинги, призывающие убить, запретить, заключить в тюрьму. Народ доводили до озверения.
Дальше я расскажу о явлении с ученым названием «виктимизация», но даже без этого термина тема врагов доминировала постоянно. Этих врагов выслеживали, арестовывали, уводили, казнили. Поскольку враги знали много секретов, их судили закрытыми судами. Позже, через много лет, в самом конце девяностых, мне довелось поработать в Гуверовском архиве Стэнфордского университета Калифорнии, огромном собрании документов о советской власти. Сколько же там людоедских протоколов, сколько доносов, возведенных на государственный уровень! Я читал и думал: это ведь мы, это про нас, это ведь нас так покалечили и это мы продолжаем уродовать друг друга.
Чиновники жили массой, самым популярным определением было «все, как один». Неспособность каждого отдельного человека влиять на происходящее внушалась постоянно. Перед самой войной один из сотрудников моего отца покончил с собой. Ему приказали переехать на работу в другой город. Он не мог, но понимал, что система не потерпит отказа. Сотрудник – молодой, худенький паренек, который недавно женился, – пришел домой и повесился на поясе от лабораторного халата. Легче было умереть, чем восстать. Сразу после войны, когда мой отец попал в немилость к властям, ему было предложено два места работы на выбор: Омск в Сибири или узбекский Самарканд. Нам едва удалось спастись. Вся вина заключалась в том, что мы жили какое-то время на оккупированной немцами Украине, а они нас не убили.
В канун войны отец, бывший уже известным микробиологом, поехал в командировку на борьбу с одной из периодически возникавших эпидемий, был захвачен быстро наступавшими немцами и попал к ним в тюрьму как «видный деятель большевистской науки». Все идиоты-чиновники, особенно тоталитарные идиоты, – как родные братья: отец немного посидел и у этих. Несколько месяцев, проведенных в гестапо, завершили формирование отцовских взглядов на тоталитарную власть, остаток жизни он пытался отгородиться от любой власти. Он никогда не состоял ни в каких партиях, просто был видным ученым. Отец считал, что каждый человек должен быть профессионалом и полноценную защиту от кого угодно можно обрести только в своем умении.
Позже, став уже достаточно известным писателем, я начал вкапываться в биографии самых видных деятелей советской науки и техники – и ужаснулся. Едва ли не каждого из них чиновничья власть хоть раз, а достала до печенок. Некоторым вовсе не повезло, и один из возможных спасителей человечества от голода, академик Вавилов, крупнейший в мире знаток пшениц, был уморен голодом в тюрьме. Его следователь, по фамилии Хват (он был еще жив в конце восьмидесятых, когда мы опубликовали эту историю в «Огоньке», – землячок, из Харькова), в начале каждого допроса заполнял протокол и, как положено, требовал, чтобы подследственный представился. Следовал стандартный ответ: «Академик Николай Вавилов». И сразу же – стандартная
