приливы и отливы, многобалльные штормы и тайфуны и даже, кажется, какая-то жизнь. Вокруг засыпанного «Таймыра» крутились хороводы зеленых огней, голубые дюны кричали и вопили на разные голоса, пылевые тучи гигантскими амебами проползали по белесому небу. И ни одной тайны не открыла людям Планета Синих Песков. Штурман при первой же вылазке сломал ногу, киберразведчики потерялись все до единого, а затем при полном безветрии налетела настоящая буря, и славного доброго Кёнига, не успевшего подняться на корабль, швырнуло вместе с подъемником о реакторное кольцо, раздавило, расплющило и унесло за сотни километров в пустыню, где среди голубых волн гигантские провалы засасывали миллиарды тонн пыли в непостижимые недра планеты…
– А вы бы не высадились? – хрипло сказал Кондратьев. (Горбовский молчал.) – Вы хороши сейчас на ваших Д-звездолетах… Сегодня одно солнце, завтра – другое, а послезавтра – третье… А для меня… а для нас это было первое чужое солнце, первая чужая планета, понимаете? Мы чудом попали туда… Я не мог не высадиться, потому что иначе… Зачем же тогда все?
Кондратьев остановился. «Нервы, – подумал он. – Надо спокойнее. Все это прошло».
Горбовский задумчиво сказал:
– После вас на Планете Синих Песков первым высадился, наверное, я. Я пошел на десантном боте и взял ее с полюса. Ах, Сергей Иванович, как это было нелегко! Полмесяца я ходил вокруг да около. Двенадцать зондирующих поисков! А сколько автоматов мы там загубили! Классическая бешеная атмосфера, Сергей Иванович. А вы ведь бросились в нее с экватора. Без разведки. Да еще на старой, дряхлой «черепахе». Да.
Горбовский закинул руки за голову и уставился в потолок. Кондратьев никак не мог понять, одобряют его или осуждают.
– Я не мог иначе, Леонид Андреевич, – сказал он. – Повторяю: это было первое чужое солнце. Попытайтесь меня понять. Мне трудно придумать понятную вам аналогию.
– Да, – сказал Горбовский. – Наверное. Все равно это было очень дерзко.
И опять Кондратьев не понял, одобряют его или осуждают. Горбовский оглушительно чихнул и быстро сел, спустив с кушетки ноги.
– Извините, – сказал он и снова чихнул. – Я опять простудился. Проваляешься ночь на бережку, и сразу насморк.
– На каком бережку? – спросил штурман.
– Ну как же, Сергей Иванович? Лужайка, травка, приятно так рыбка плещется в заводи… – Горбовский опять чихнул. – Извините… И луна на воде – «дорожка к счастью», знаете?
– «Дорожка к счастью» хороша на море, – сказал Кондратьев мечтательно.
– Ну не скажите. Я сам из Торжка, речушка у нас там маленькая, но очень чистая. А в заводях – кувшинки. Ах как отлично!
– Понимаю, – сказал Кондратьев, улыбаясь, – в мое время это называлось «тоска по голубому небу».
– Это и сейчас так называется. А на море… Я вот вчера сидел на море ночью, луна изумительная, где-то девушки поют, и вдруг из воды как полезли, полезли какие-то… в рогатых
