когда мы только переехали. В те времена здесь было просторнее. Мой маленький магазинчик на главной улице Мервиля, торговавший семенами, процветал. Меня переполнял энтузиазм, и я все еще верил, что мне удастся совмещать торговлю с занятием, которое для меня действительно много значило, – исследованиями в области естественных наук. Впрочем, это было давно – задолго до рождения наших дочерей и до последнего, окончательного разговора с профессором Рахмом.
Знай я тогда, какие мучения будут доставлять мне эти обои, я бы никогда не согласился на них. Желтый цвет преследовал меня, не покидая, даже когда я закрывал глаза. Пробирался в мои сны и не отпускал, будто он и был болезнью. Мой недуг не получил диагноза, но названий у него имелось множество: пессимизм, печаль, меланхолия, пусть вокруг никто и не осмеливался произнести вслух ни одного из них. Наш семейный врач делал вид, будто не понимает, и пускался в длинные объяснения, жонглируя научными терминами. Он разглагольствовал о дискразии, неправильном распределении жидкостей в моем теле и избытке черной желчи. В самом начале болезни он прибег к кровопусканию, а потом прописал мне слабительное, превращавшее меня в беспомощного ребенка, однако теперь я надоел даже доктору. По всей видимости, он считал лечение пустой тратой времени, и когда Тильда поднимала эту тему, доктор лишь качал головой, а если она не сдавалась, он принимался что-то быстро шептать ей в ответ. Порой я даже различал обрывки фраз. “Слишком слаб… не выдержит… улучшений нет”. В последнее время он приходил все реже – возможно, оттого, что я оставался прикованным к кровати.
Близился вечер, дом жил – там, на первом этаже, подо мною. Из комнат девочек звуки сквозь пол и стены просачивались в мою спальню. Я разобрал голос двенадцатилетней, не по годам сообразительной Доротеи. Она читала вслух Библию, одновременно отрывисто и немного нараспев, однако по дороге слова застревали где-то на полпути, так что слово Божье не могло пробиться ко мне. Чтение прервал вдруг звонкий голосок малышки Джорджианы, и Тильда сердито шикнула на нее. Вскоре Доротея умолкла и ее сменили другие девочки. Марта, Оливия, Элизабет, Кэролайн. Кто из них кто? Отличить их друг от дружки по голосу я был не в силах.
Одна из них рассмеялась, и ее смех откликнулся у меня в голове смехом профессора Рахма, раз и навсегда положившим конец нашей беседе. Словно удар плетью по спине.
А потом раздался голос Эдмунда. Звучал он учтиво, глубже, чем прежде, совсем по-взрослому. Эдмунду исполнилось шестнадцать. Мой старший и единственный сын. Я ухватился за отзвуки его голоса, силясь разобрать слова. Если бы только он навестил меня! Возможно, его присутствие взбодрило бы меня, придало сил и помогло выбраться из постели. Но он никогда не приходил, и я не знал почему.
На кухне загремели кастрюлями. Кухонные звуки пробудили к жизни желудок. Его вдруг свело, и я скрючился, подтянув колени к животу.
Я огляделся. На тумбочке возле кровати увидел тарелку с нетронутым ломтиком хлеба и высохшим кусочком ветчины. Рядом стоял наполовину пустой стакан воды. Когда я в последний
