что означало для нее не быть битой целых долгих двадцать пять дней. Все эти дни деньги, что дает мама, можно будет целиком тратить на Димку, а дальше и загадывать не стоит! Хотя, судя по всему, Леха уберется отсюда навсегда еще раньше, а другие ее не тронут: матери с детьми здесь за женщин не считаются… Оглянувшись на завешенную детскую кроватку и на перегородивший комнату неколебимый ждановский шкаф, монстром смотревшийся в полумраке, Доля осторожно засунула руку глубоко в одну из вновь взгроможденных одна на другую коробок и, стараясь не шуршать, вытащила потрепанную общую тетрадку. Примостившись у столика, тесно уставленного немытыми бутылочками, заваленного вперемешку обломками погремушек, полувыдавленными блистерами таблеток и вывернутыми из рваного нутра косметички мутными треснувшими коробочками, она аккуратно раздвинула все это локтями в сторону и откинула клеенчатую обложку. «Стихи Долорес Стрижевой» – стояло на первой странице. Тетрадь была уже исписана очень четким острым почерком примерно на три четверти, и, бережно перевернув последний заполненный лист, женщина разгладила ладонью линованную бумагу. Пошарив, не глядя, по столу, извлекла из сердца легкой домашней свалки полупустую прозрачную авторучку и, лишь несколько секунд напряженно подумав, стала быстро и ровно писать:
…А еще расскажу, как пыталась уйти
От Тебя – и почти преуспела.
Про полуденный сон, про иные пути,
И как быстро дошла – до предела
По дорогам опасным, лихим, непрямым,
Без надежды на освобожденье, —
И еще каково это – утром немым
Причаститься себе в осужденье.
Расскажу, как лгала Тебе больше других,
Как измен сотворила немало,
А потом, обмирая в застенках глухих,
Я просила, чтоб верил, и знала,
Что беда – не беда, если будешь со мной,
Не для духа мытарство – для тела,
А слова «наслажденье», «ослаба», «покой»
Неумелая парка напела.
Расскажу – и пусть будет страшней и больней:
Ведь однажды – затихнет.
И снова Донесется в мой мир оскорбленных теней
Дальний отзвук вселенского Слова…
P.S.
Сознание возвращалось урывками…
7 августа 2014 г.
Букино – Москва.
Освобождение Агаты
Часть I
Чем русская женщина восхищает хоть сколько-нибудь западного мужчину – написано-перенаписано, спето-перепето. Но изумлять не перестает одним: нетребовательностью, граничащей с самоуничижением; на Руси принято называть это жертвенностью. Рассказы о жадных ухватистых тетках и появляться-то стали серьезно только в конце двадцатого века, когда вместе с модой на безопасный секс, пупочный пирсинг и баночные напитки пришла и мода на «спонсоров». Пришла, но, в общем, не задержалась, и средняя русская баба – как из самых маргинальных
