конечности, будто вместо мошонки между его ног болталась пудовая гиря. И эта гиря болела, пробивая электрическими разрядами всю верхнюю часть тела, доставая чуть не до головы.
– Черт, яйца он мне, что ли раздробил своей коленкой? – подумал вслух Девяткин.
– Что-что? – переспросил Савченко.
– Ничего.
Спустившись вниз, Девяткин встал на краю лужи и наклонился над трупом Горбунова.
– Кажется, откинулся, Клоп, – сказал он.
– В принципе, могли взять его живым, – заметил Савченко.
– Мы и пытались взять его живым, в принципе, пытались, – ответил Девяткин. – Но в последний момент мне в голову пришла одна мысль. В принципе, зачем он нам живой нужен?
– Это верно, – согласился Савченко.
Услышав слова милиционеров, женщина заплакала в голос. В доме стали распахиваться окна. Из них далеко высовывались жильцы, понявшие, что опасность миновала и теперь их ожидает нечто интересное и очень увлекательное. Девяткин тронул за плечо стоявшую на коленях Усову.
– Слышишь меня? Принеси сверху одеяло или покрывало какое и накрой его. Здесь не цирк. Живей, а то через пять минут вся округа соберется. Савченко, в «Жигулях» рация. Свяжись с прокуратурой, скажи, что у нас труп.
– Слушаюсь, – Савченко быстро зашагал к машине.
Глава третья
Последние пять дней Тимонин жил в гостинице «Интурист» в подмосковном Сергиевом Посаде, развлекаясь ежедневными пешими прогулками по Лавре и городским окрестностям. И в это утро он начал с прогулки. Поймал машину, заехал на удаленную окраину и оттуда пустился в обратный путь к центру города.
Тимонин брел по утренней улице и наслаждался летним теплом и окружающей картиной. Видом неказистых, вросших в землю домишек, назначенных под снос. Он пребывал в лирическом настроении и вполголоса бубнил себе под нос стихи, давным-давно заученные наизусть. Прочитав строфы Ахматовой, он переключился на Пастернака.
– Навстречу мне, как баржи каравана, столетья поплывут из темноты, – в полголоса декламировал Тимонин.
Последние слова поэта показались необыкновенно важными, полными потаенного смысла. В эту минуту Тимонин шагал мимо деревянного, поехавшего набок здания почты. Через запыленную витрину он увидел тесный зал, пару колченогих столов. Посетителей в зале не было. Тимонин решил, что почта – это очень кстати. Почта – это как раз то, что сейчас нужно. Он просто не мог не поделиться поэтическими строками с кем-то из друзей.
Он вошел помещение, взял бланк телеграммы. Присел за столик в темном углу и написал пастернаковское двустишье на бланке. От себя добавил: «С чувством жму твою дружескую ногу». Это важное послание нужно отправить близкому другу, который поймет глубину поэтического образа. Сверху Тимонин написал адрес Юрия Девяткина, подошел к стойке и протянул телеграмму женщине в толстых очках. Та пробежала строки,
