ими, как серебряными украшениями, колокольцами или бубенчиками, почистить себе шкуру, пофыркать довольно, беря холодный белый пух в пасть, поиграть в прятки, даже подурачиться, что пес делал очень редко.
Дома Широков упал спиной на кровать, закинул руки за голову: как же ему жить дальше? Ведь он еще не старый, прошел только половину отмеренной ему дороги, надо идти дальше, а как? И зачем? Второе, может быть, даже главнее первого.
Без Ани, без работы, без родных людей – это не жизнь, а существование в одиночку, то самое, что Широков не очень-то и ценил. Может, уйти куда-нибудь в степь, лечь на снег, уткнуться головой в куст засохшей верблюжьей колючки и закрыть глаза? В сильный ветер, да в мороз его уже через полчаса не станет…
Захотелось уснуть. Широков натянул на лицо подушку – так он поступал, когда днем хотел забыться и немного отдохнуть, но мешал солнечный свет, – обхватил подушку одной рукой.
Лежал, не шевелясь, долго – то ли сон это был, то ли одурь, то ли еще что-то, не понять, – очнулся от того, что в комнату постучала Анна Ильинична. Открыв дверь, озабоченно пошмыгала носом-кнопочкой.
– К вам пришли, – сообщила она почему-то шепотом.
– Кто?
Анна Ильинична оглянулась и, утишив голос еще больше, – шепот сделался прозрачным, почти неслышимым, собрала губы в морщинистую щепоть.
– Очень интересная молодая женщина.
Широков ощутил, как у него в висках болезненно застучало сердце – бух-бух-бух, – в затылке сделалось горячо и тяжело, словно бы туда натек расплавленный воск или что-то еще, на воск похожее.
– Красивая женщина, говорите? – внезапно охрипшим голосом спросил он.
– Красивая, – подтвердила Анна Ильинична, вновь пошмыгала носом-кнопочкой.
Широков поднялся, оправил на себе одежду – ему показалось, что на нем сейчас надета привычная пограничная форма, на плечах – погоны, он покосился на одно плечо, потом на другое, погон там не было, и заторопился:
– Иду-иду… Сейчас буду!
В прихожей, около зеркала, на стуле сидела женщина с прической, чуть тронутой сединой, скуластым лицом и большими синими глазами. Увидев Широкова, она поднялась со стула.
– Здравствуй, Олег, – неожиданно дрогнувшим, с сипотцой голосом произнесла она.
– Добрый день, – покосившись на окошко, проговорил Широков. – Разве мы знакомы?
– Я – Дарья Бессараб.
Широков почувствовал, как у него разом ослабли и начали подламываться ноги, чтобы не завалиться, – а ведь он действительно мог упасть, – ухватился рукой за угол стены, прошептал, едва шевеля разом побелевшими губами:
– Даша! Дашка!
Глаза у Дарьи заблестели, покрылись слезами, сделались маленькими, через мгновение из них брызнул целый ручей, потек по щекам.
Оттолкнувшись от стены, Широков продвинулся немного вперед, с досадой ощущая,
