жены хана, которую он забыл ради новой пленницы, так не похожей ни на одну из его красавиц рабынь. Он жестоко расправился с преступной женой, а над могилой Марии воздвиг мраморный памятник-фонтан, который сестры Раевские окрестили «фонтаном слез».
Уже и тогда рассказ этот взволновал творческое воображение Пушкина, но потом он забыл о нем, и только вечером накануне отъезда, у маленького юрзуфского фонтана, когда вся молодежь возвращалась с прощальной прогулки по берегу моря, Мария невольно напомнила ему это предание.
– А вот и наш «фонтан слез», – сказала она, по обыкновению, смешивая улыбку с какою-то затаенною серьезною мыслью; впрочем, взгляд ее тут же договорил и остальное: – Да, да, фонтан слез: ведь вы от нас уезжаете!
– Да, я уезжаю, – так и ответил Пушкин и невольно остановился у скромно журчавшей воды. – Как хотел бы я, Николай, чтобы ты еще раз рассказал…
– Что ж там рассказывать, – возразил Николай, – ведь ты уж одну пленницу изобразил между фонтанов…
– Какую?
– А Людмилу в саду Черномора, и самый сад даже сравнил с садами «князя Тавриды»…
– Как ты все это помнишь!
– Не хуже, чем ты… Но почему ж, собственно, я должен рассказывать? – улыбнулся Николай и пояснил шутливо: – Почему я, когда здесь журчат, можно сказать, первоисточники?
Сестры засмеялись. Но Пушкин их попросил серьезно и, вопреки всякому этикету, опустился на камень низкой ограды: никуда не уйду! Минута тишины преодолела неловкость, кому же начать. И начала Мария.
– Мне так всегда жалко эту княжну, – промолвила она раздумчиво и как если бы сама ее знала. – Она жила дома у старика отца, и он ею гордился. Нас много, а она была одна и была очень красива. И это верно – была очень тихая, но и веселая, и вот не знала своей судьбы…
Мария в рассказе порою немного сбивалась, но сестры тотчас ее поправляли и добавляли подробности. Сами слова ее как бы сливались с тихим, неумолкающим лепетом выгибающих спинку и ниспадающих струй маленького юрзуфского фонтана.
Но когда Мария живописала ревность ханской жены – Заремы, голосок ее начинал звенеть настоящею страстью, и даже в наступающих сумерках было видно, как поблескивали черные ее, подернутые влагой глаза.
– Оставь мне его! Сделай так, чтобы он тебя разлюбил.
Екатерина Николаевна, слушая, чуть усмехалась: ей хорошо было известно, какая в маленькой сестренке ее – большая ревнивица!
– Но вообще, – сказала она, будучи умницей и не желая прятать свой ум, – вообще это не только любовная история, это столкновение магометанского мира с христианством: и на полях войны, и на поприще чувств. Там вы увидите крест рядом с магометанской луной – на самом фонтане.
– А как же иначе? – возразила Мария. – Только так хан и мог соединить себя с ней.
Тут и Екатерина Николаевна слышно вздохнула:
