Знаешь, совсем недавно я действительно думал, что, возможно, он был в той грангии… Очень меня разочаровало, что ты его не признал…
– Я снова тебя разочарую. Мне действительно жаль.
Чертики слегка подпрыгнули.
– Серьезно?
– Серьезно. Ты меня подозреваешь, приказываешь за мной следить, подкарауливаешь, провоцируешь. Пытаешься выяснить мои мотивы и постоянно забываешь о главном и единственном: чех, который занимался заговорами в грангии, предал моего брата, выдал его на смерть палачам вроцлавского епископа. Вдобавок еще похвалялся этим перед епископом. Так что если б именно он висел на балке, я не пожалел бы денег на благодарственную мессу. Поверь, я тоже сожалею, что это не он. И никто из тех, которых в других случаях ты мне показывал и рекомендовал идентифицировать.
– Верно, – задумчиво согласился Флютек. Наверняка лживо. – Когда-то я ставил на Дзивиша Божка из Милетинка. Вторым был Гинек из Колштейна… Но это ни тот ни другой…
– Ты спрашиваешь или утверждаешь? Ведь я повторял тебе сто раз: никто из них.
– Да, этих-то двух ты рассмотрел как следует… Тогда. Когда я забрал тебя с собой…
– Под Усти? Помню.
Весь пологий склон был усеян трупами, но по-настоящему чудовищную картину они увидели над текущей по низу долины речкой Здижницей. Здесь, в красной от крови тине, громоздились горы тел, людских останков и лошадей. Было ясно, что тут произошло. Болотистые берега сдержали бегущих с поля боя саксонцев и майсенцев, задержали их на время, достаточно долгое, чтобы их сумела догнать вначале таборитская конница, а чуть погодя и бегущая за ней воющая орда пехоты. Конные чехи, поляки и моравцы не остались здесь надолго, порубили, кто попался, быстро организовали погоню за рыцарями, удирающими в сторону города Усти. Пешие же табориты, гуситы и сироты задержались у реки надолго. Вырезали и забили всех немцев. Систематически, соблюдая порядок, окружали их, сбивали в кучи, потом в дело шли цепы, моргенштерны, палицы, алебарды, гизармы, судлицы, окши, пики и вилы. Не пропускали никого. Возвращающиеся с побоища группы орущих, распевающих, с ног до головы окровавленных Божьих воинов не вели с собой ни одного пленного.
На другом берегу Здижницы, в районе устинского тракта, конники и пехота тоже не бездельничали. Из туч пыли прорывался лязг железа, гул, крики. По земле стелился черный дым, горели Пшедлицы и Грбовицы, захудалые деревушки на другом берегу речки. Там тоже, судя по звукам, продолжалась бойня.
Кони фыркали, выворачивали головы, прижимали уши, капризничали, топали. Докучала жара.
С грохотом, взбивая пыль, к ним подскакали конники, с ними Рогач из Дубе, Вышек Рачинский, Ян Блех из Тешницы, Пухала.
– Почти конец. – Рогач харкнул, сплюнул, отер губы тыльной стороной ладони. – Их было тысяч тринадцать. По предварительным подсчетам, мы прикончили тысячи три с половиной. Пока что. Там все еще идет работа. Кони у саксов измучены, не уйдут. Ну и мы еще добавим к счету. Добьем, думаю, что-нибудь тысячи четыре.
– Может, это не Грюнвальд, – ощерился Добко
