бумажники.
Толпа на Таймс-сквер всегда одинаковая. Богатые туристы одеты попроще, бедные – замысловато, местные – как попало. (Ума не приложу, куда деваются наряды с Пятой авеню. Может, их откладывают к похоронам?) На этот раз толчея сгущалась вокруг телекамер. Пробившись к ним, я обнаружил несколько девушек неземной прелести с лентами через плечо. Подойдя к королевам красоты так близко, как допускали не столько приличия, сколько конная полиция, я разглядел пупырышки на бесконечных загорелых ногах. Только одна не дрожала, уверенно отвечая на вопросы интервьюеров.
– «Миру – мир», – услышал я и сразу признал в ней соотечественницу.
Декабрь
Я открыл Рождество за два года до Америки. В нем не было ничего ни религиозного, ни даже традиционного. Мы его себе придумали как семейный праздник с диссидентским акцентом и вкусной едой. Хотя все вокруг считали Новый год единственной приличной датой в советском календаре, нам этого было мало. Не желая пить под куранты, чокаясь с Брежневым, мы решили отмечать Рождество по западному календарю, видя в нем сакральный акт гражданского неповиновения – с елкой, подарками, жареным гусем, фаршированной рыбой, но без гостей, которые в остальные дни редко покидали наш дом. Рождество стало частным, почти тайным торжеством, которое мы украсили импровизированными ритуалами, еще не догадываясь о том, как его, собственно, празднуют на настоящем, а не прибалтийском Западе.
Каким же тяжелым было наше разочарование, когда, оказавшись в Нью-Йорке накануне первого Рождества в свободном мире, мы выяснили, что в том районе Бруклина, где мы сняли светлый подвал с мезузой и окнами во двор, живут только ортодоксальные евреи. Вокруг нас было четырнадцать конкурирующих синагог и ни одного елочного базара.
– В день ихнего Рождества, – поучали нас новые соседи, – хорошие евреи Бруклина ходят в кино, а плохие не живут в Бруклине.
Мы были евреями сомнительными и без елки жить не могли. Дождавшись раннего вечера, чтобы не огорчать старожилов, подаривших нам кипу, испорченный телевизор и мешок потертых галстуков, мы с братом отправились на вылазку к афроамериканцам. Черная Америка тогда еще не открыла Кванзу и отмечала тот же праздник, что и мы. Вернувшись с добычей в еврейский район, мы закутали елку в снятое с себя пальто и потащили к себе, прижимаясь к домам. Со стороны легко было подумать, что мы несем труп, но о репутации было поздно беспокоиться, так как соседи уже все равно не ждали от нас ничего хорошего.
С тех пор как я оставил Бруклин на произвол судьбы, он пережил крестовый поход, обративший четырнадцать синагог в четырнадцать церквей разной деноминации, и два приступа истерической джентрификации, сделавшей этот бескрайний район самым модным из всех пяти боро Нью-Йорка.
К Рождеству, впрочем, это отношения не имеет, потому что в Америке его отмечают всюду и все, кроме тех, кто в кино. В сущности, это экуменический праздник,
