как же в Шезгарте? Где вы храните свои деньги?
Я усмехнулся:
– Мы не занимаемся подобной ерундой. Шезгарт – это место, где лучше жить одним днем. Взять от жизни все удовольствия именно сегодня и сейчас, ибо завтра может и не настать.
– Почему?
Наивная маленькая девочка.
– Потому что тебя могут убить.
– Ты что, пытаешься меня запугать? – В глазах Эстель мелькнуло недовольство.
Я сделал невинный вид:
– Нет.
– И все же… ты, похоже, не хочешь, чтобы я оказалась в Шезгарте. Так?
Вопросов стало слишком много. Я и сам не заметил, как снова разговорился с ней. Это следовало прекратить. Я резко поднялся.
– Это не мое дело.
Лицо Эстель снова сделалось обиженным, словно у ребенка, которому не дали игрушку.
Ах, Эстель, но я не твоя игрушка. И ты – не моя. И исправить это мне не под силу.
Какая ирония… мы, айраниты, – самая физически сильная раса Шезгарта. Убить нас почти невозможно. В этом наше счастье и наша беда. Потому что существуют законы более могущественные, чем законы силы. И я вынужден им подчиняться.
Эстель встала вслед за мной, отсчитала несколько купюр из тех, что я кинул на стол, и сунула оставшиеся мне в руку. От прикосновения её маленьких нежных пальцев к моей грубой ладони я вздрогнул. Это было так неожиданно. И так приятно. Нет, приятно – не совсем то слово. Это было как прикосновение к чуду. Наверно, так чувствуют себя люди, когда к ним нисходит божество. Или когда держишь на руках младенца. Хрупкое, восхитительное чудо. Всего одно мгновение. А в душе словно что-то перевернулось.
Я тряхнул головой, прогоняя запретное наваждение. В полном молчании мы покинули кафе и вышли на улицу.
– Куда теперь? – спросил я как можно безразличнее. – Домой?
Домой… какое странное слово для того, у кого уже давно нет собственного дома. Нет ничего. Кроме жизни, мне не принадлежащей, и службы тому, кому эта жизнь отдана.
– Давай прогуляемся немного. Вечер сегодня очень хорош.
Да, вечер действительно был хорош. Солнечный день сменился вечерней прохладой. Со стороны Сены дул лёгкий ветерок, ласково игравший с локонами идущей впереди меня Эстель. Мы вышли к набережной и пошли вдоль реки.
Она молчала. Я тоже.
Заходящее солнце окрашивало дома и мосты в нежные мягкие тона, а воды Сены делало похожими на всполохи огня. Над рекой кружили говорливые чайки, куда-то медленно плыли кораблики, набитые людьми.
Мне нравился Париж. В нем было нечто пышно-торжественное, даже надменное, но все равно влекущее, заставляющее восхищаться им против воли. Наверно, он был похож на красивую женщину, знающую себе цену. Фасады его домов взирали на прохожих горделиво и несколько снисходительно с высоты своих лет. И даже Сена текла неторопливо, выказывая истинно королевское достоинство.
Конечно, не весь город был столь красив. Некоторые строения,
