бочку с дождевой водой. С корнем оборвал кружевные манжеты рубашки, ибо они стали черные, загнул рукава камзола, как смог почистил брюки и замшевые сапоги. Не помогло, но я успокоился. Провел мокрой рукой по волосам, потер щетинистое лицо и поспешил на постоялый двор, чтобы немного очухаться и зализать раны. Деньги, десять золотых, скромно и весьма плотно хранились в каблуках моих сапог, но кто дары судьбы отвергает, разве не олухи царя небесного?
Постоялый двор «Маркиз на сеновале» был трехэтажным деревянным домом, этажи пристраивались по мере расширения бизнеса из разных стройматериалов. Предупреждающе звякнув колокольчиком, я нырнул в дом.
У стойки стояла Ляля, я сразу догадался, что это она. Пухлая, пышнотелая блондинка с волоокими глазами, в вышей степени задумчивости. Одежда утягивала ее так, что практически не оставляла пространства для воображения. Обнажённые округлые руки, глубокое декольте, золотые кудри. Ее белые зубки впились в обсыпанный пудрой пирожок. Брюнеткам нельзя полнеть, русым – куда не шло, но блондинкам, о, блондинкам все можно.
Я уставился на нее, ибо в яме уж давно, а женщин, тем паче готовых к употреблению, не чаял увидеть вовек.
Она с невыразимой прелестью прожевала кусочек, облизала белый порошок с губ, отряхнула ручки и обратила свое благосклонное внимание на меня.
– Вам чего? – она кокетливо хлопнула ресничками и словно невзначай поправила платье на груди.
Я выдавил что-то нечленораздельное, а потом, путаясь в показаниях, попытался донести до нее, кто я и по чьей вине оказался перед ее светлым ликом. Она чему-то засмеялась, оживилась, на лице заиграл румянец.
– Так это вы спаситель купеческих барышень? Мне папка про вас все рассказал, – с этими словами она почему-то погрозила мне пальцем.
– Идемте, я вас устрою, – она схватила ключ и перекинула назад густые волнистые волосы. Кудри весело прыгали по спине, пока её вихляющие бедра указывали мне дорогу.
Она привела меня в узкую коморку, где с одной стороны лежали веники, горшки, старые вещи, пустые бутылки (какая жалость), ну и прочий хозяйственный и бесхозяйственно-криворукий-разбитый-непочиненный инвентарь, а с другой брошен матрац.
– Здесь не бог весть как удобно, но все же не скотный двор, навозом тем же не пахнет, а если холодно, то лучше прижиматься к человеку, а не к скоту, – она повела плечиком, обернулась на меня, застывшего в дверном проеме. С такого расстояния проще было ею любоваться. Проходя мимо, она на долю секунды прижалась ко мне пышной грудью и велела, чтобы я, когда закончу, спускался отведать ее стряпню.
На меня полыхнуло жаром. Сердце застучало, как молоток. Разве можно так крови играть? Эдак не далеко до инфаркту.
Первым делом я стащил с себя грязную одежду, провел ладонью по подбородку. Щетина-с как у хряка. Хорошо, еще бороду не успел отпустить,
