сын решает зарыть умершего отца в саду, без отпевания («на попов много денег нужно»), мать произносит: «„Лучше я б волка породила, чем такого сына, отця как собаку зарыть хочет“. Только она это сказала, как и стал сын волком, хвост поджал да и в лес побежал. Долго ли он в лесу жил, коротко ли, а только мяса не едал. Разорвет овцецку, да поглядит, где пастухи картошку пекли, да на тех вугольях мясо и сжарит. Знал видь, что, как сырое мясо сьист, навсегда волком останется». Добросердечный человек прикрывает замерзшего волка кафтаном – и «стал он опять человеком. Домой пришел, мати в ноги поклонился. Ну мать, известно дело, простила» (по уверению рассказчика, этот случай произошел с сыном его соседа) (арханг.) 〈Карнаухова, 1934〉.
Мотив обращения в волка нередок в повествованиях о любовных и семейных драмах. «Во время крепостного права спознался один мужичок с колдуньей; а как перестал он ее любить и знаться с нею, покинутая любовница превратила его в волка». «Волк» уходит странствовать, питается украденными кусочками хлеба и чуждается настоящих волков. Подглядев, как колдун-оборотень, «перебросив через себя резвины», становится человеком, мужик следует его примеру и принимает прежний облик. Пан хочет наказать мужика «за сбеги», но прощает, когда тот в доказательство превращения показывает уцелевший на груди клочок шерсти (смолен.).
В некоторых областях России бытовал сюжет о теще-колдунье, превращающей зятя в волка (пенз., урал.). В уральском варианте теща мстит за обиженную дочь. Зять-волк претерпевает ужасные мучения: бегая зимой с волчьей стаей, отмораживает пальцы рук. Отведав мяса животных, зарезанных волками, оборотень начинает понимать их речь. Он подговаривает волков напасть на двор тещи. «Зная все наперед», колдунья спасается и обращает исстрадавшегося зятя в человека. Однако он покидает семью, а затем в монастыре на Иргизе постригается в монахи 〈Железнов, 1910〉.
Образ, подобный волкодлаку, оборотню, человеку-волку, присутствует в мифологии многих народов (английский Беовульф, немецкий Вервольф). Происхождение его, равно и смысл самого наименования, вызывает споры (волкодлак – «волк-медведь», «волк с конским, коровьим волосом, шкурой» и т. п.). Истоки возникновения образа человека-волка – подсознательное припоминание «полузвериного обличья» предков; память об обрядах в честь (или с участием) божества (волка), жрецы и почитатели которого носили волчьи шкуры 〈Кагаров, 1913〉.
«К грубой эпохе относится верование в волкодлаков, когда возможно было представление человека в образе зверя и когда люди, находясь в постоянном обращении с зверьми, умели, по пословице, с волками выть по-волчьи: как ни странно покажется, а летописцы такое искусство действительно приписывают некоторым лицам. Так, в Лаврентьевской летописи читаем: „…и яко бысть полунощи, и встав Боняк и отьеха от вой, и поча выти вольчскы, и волк отвыся ему, и начаша волци выти мнози“» 〈Буслаев, 1861〉.
Вопреки этому мнению вера в родство людей и зверей, в их «диалоги»
