купил подержанную машину, причем самого большого размера, какой удалось найти. В Америке обладание такой машиной – всего лишь мера предосторожности, заставляющая опытных водителей сторониться новичка. Отец Городинского – человек здравый и даже скептик (примета скорее возраста, чем характера), почему-то больше всего хотел увидеть именно машину Советское время прочно запечатлело в его сознании стандарты успеха, мастодонтовы размеры лимузина должны были явиться зримым подтверждением первых достижений сына. Было еще фото самого Городинского на зимнем курорте, куда свозил его приятель – эмигрант со стажем. Оба лыжника стояли на плоской верхушке заснеженной горы, за ними прозрачно чернел голый лес. Более унылый пейзаж, трудно было отыскать во всей Америке. Так мне показалось. Отец положил фотографии рядом с собой, на стул, заставленный лекарствами. Он пересматривал снимки по много раз на день, пока не стал угасать. Очень боялись болей. Для таких ситуаций полагаются наркотики, но (знающие люди подтвердят) выписывают их крайне неохотно, с большой долей подозрительности и придирок. Онколог, например, в отпуске, или что-то еще, причина найдется. Не мешало подготовиться. Для улучшения сна я принес из лаборатории порошок веронала (еще оставались реактивы с прошлых времен, веронал использовали в электрофорезе) и обучил мачеху Городинского отмерять нужное количество. Она держалась стойко. Муж тяжелел буквально на глазах, рядом с ним приходилось быть неотлучно. День ото дня он погружался в забытье, уходил. И тут прибыл Городинский. Как оказалось, в запасе у него оставался всего день.
Поминки были в заводской столовой. Производство строго охранялось. За проходную пропускали сразу двое: начальник охраны и один из родственников, который определял: этот наш, эта наша., этот тоже наш. Меню, нужно полагать, было почти обычным. Несли борщ, уговаривали попробовать. Люди были одеты торжественно и тарелки передавали над столом с повышенной осторожностью. К борщу шли пирожки с мясом. Потом подали жаркое в больших тарелках, из которых раскладывали каждому в свою. Водка была в большом количестве, пили ее из белых столовских чашек. Напротив меня два ветерана обменивались впечатлениями об эпохе в обход сидящей между ними дамы с вытащенным поверх кофты нательным крестом. У дамы была короткая седая стрижка и благообразное, безмятежное лицо. Ее легко было вообразить заводской красавицей, наверно, спортсменкой и активисткой лет тридцать назад. Таких симпатичных девушек обычно посылали собирать членские взносы на всякие второстепенные общества: спортивное, Красный крест. И сама она бежала впереди всех, заседала, выступала, ходила в походы, была агитатором, а, если доверят, зачитывала со страстью постановления и резолюции. По-видимому, этот образ надежно сохранился в памяти сверстников, и сейчас они петушились, ища женского одобрения, грозились кому-то за крушение идеалов, дела, которому служили. Его вдруг не стало, растворилось прямо на глазах, куском сахара в стакане кипятка.
По
