так грозно посмотрела на отца, что он осекся на полуслове. А она холодно сказала:
– Не заговаривайся, дорогой мой. Не советую ходить по этой дорожке. Тебе, бывшему хиппи, расизм не идет. Предоставь это Жаку и другим настоящим колонистам.
Жак поперхнулся сигаретным дымом. Но маме хоть бы хны, она встала, швырнула салфетку папе в лицо и ушла.
В ту же минуту появился повар с нахальной ухмылкой, принес бутылки пива на пластмассовом подносе.
– Ивонна! Немедленно вернись! И извинись перед Жаком! – закричал отец, привстав со стула и опираясь на стол.
– Брось, Мишель, – сказал Жак. – Эти бабы…
3
Несколько дней после этого отец пытался всячески задобрить маму шутками, ласковыми словами, но она хранила неприступный вид. Как-то в воскресенье ему вздумалось отвезти нас пообедать всей семьей в поселок Реша на берегу озера, за шестьдесят километров от Бужумбуры. Это было последнее воскресенье, которое мы провели вместе, вчетвером.
Окна в машине были открыты, и ветер свистел так сильно, что мы почти не слышали друг друга. Мама сидела как каменная, а папа старался заполнить молчание и то и дело что-то объяснял нам, хоть мы его и не просили:
– Смотрите, вот хлопковое дерево. Его привезли в Бурунди немцы в конце девятнадцатого века. Из его плодов делают капок – волокно, которым набивают подушки.
Дорога шла на юг вдоль озера, прямо к танзанийской границе. Папа продолжал просвещать сам себя:
– Танганьика – самое длинное и самое рыбное озеро в мире. Оно вытянулось на шестьсот с лишним километров и занимает площадь больше, чем площадь всей Республики Бурунди.
Сезон дождей подходил к концу, над нами сияло чистое небо. На другом берегу, в полусотне километров от нас, на склонах заирских гор блестели под солнцем черные черепичные крыши. Над вершинами хребта клочками ваты висели белые облака.
Мост через реку Мугере снесло последним наводнением, так что мы переехали ее вброд. В салон просочилась вода, и папа запустил полный привод – первый раз с тех пор, как купил свой “паджеро”.
В Реше мы нашли вывеску ресторана “Кастель”. Заехали по грунтовой дорожке на парковку, где сидели под манговыми деревьями и искали друг у друга блох несколько зеленых мартышек. Перед входом в ресторан стояло какое-то странное сооружение с семафором на красной черепичной крыше и медной табличкой с изображением фараона Эхнатона.
Мы устроились на террасе, под зонтиком “Амстель”. За другим столиком, возле бара, расположился какой-то министр с семейством. Их охраняли два вооруженных солдата. Министерские дети вели себя еще тише, чем мы. Сидели не шевелясь и только иногда робко тянулись к стоявшей между ними бутылке фанты. Из динамиков негромко лилась музыка – хриплая запись Чанжо Амиси[6]. Папа раскачивался на пластмассовом стуле и крутил на пальце ключи. Мама смотрела на нас с сестрой
