и липкий, как смола,Под крышей где-то
Дикий вой сирены
И острый взвизг разбитого стекла.
Он помнит —
В «щель» пробившееся небо,
Вокруг земля, чадящая, как трут,
Деревья развороченные мрут…
Из сладостей он помнит
Сладость хлеба,
Колючего и черного, как грунт.
…Нестройные походные колонны,
Пучок морщин у жестких глаз отца,
А после —
эшелоны,
эшелоны
И снова эшелоны без конца…
В мельчайшие подробности вдаваться
Мне надо бы, когда я говорю
Про страшно длинный путь эвакуации,
Направленный куда-то на зарю,
Про холод,
Что навис над всей планетой
И в комнатах нетопленых крепчал…
Но я уверен,
Что не только в этом
Искомое начало всех начал.
Я знаю, что его ростки живые
Еще таятся в том далеком дне,
Когда с сиротством собственным впервые
Остался человек наедине.
Дорога. Снег. Уходит батальон.
Отец в шинели, на ремне подсумки.
А через год угрюмый почтальон
Явился в дом
И долго рылся в сумке…
С тех пор и мать не вынесла, слегла.
В лице покой и тихая усталость,
И холод…
Только капелька тепла
В глазах ее прищуренных осталась.
Когда ж и этот огонек ослаб
И еле-еле теплился часами,
Пришел
Какой-то лысый эскулап
С бутылочно-зелеными глазами.
Не отерев сапог, вошел он в спальню,
Пощупал пульс веснушчатой рукой
И сухо бросил:
– М-да. Исход летальный.
Все кончено.
Надежды никакой.
Его тогда до судорог взбесила
Циничность в заключении таком.
Ты слышишь,
Облысевшее бессилье, —
Спаси ее, не думай о другом!
Хоть попытайся выход отыскать,
Вот твой халат,
Не трать минут впустую.
Нельзя же смерть спокойно пропускать,
Не возражая ей, не протестуя!
А тот стоял ненужный, словно тень,
И столько равнодушья в постной мине!..
Он был доволен, очевидно, тем,
Что он ни в чем формально не повинен.
Потом глухая ночь.
И ты один.
И это одиночество – как камень.
Лишь сумрак все по комнате бродил,
Лица касаясь влажными руками.
Хотелось вдруг с постели соскочить,
И, высадив плечом двойную раму,
На землю стать
И резко ощутить
Колючий снег под босыми ногами,
Такое сделать что-нибудь с собой,
Чтоб это вдруг сознания лишило,
Чтоб резкая физическая боль
Хотя б на миг
Другую заглушила.
Мне б рассказать,
Как скрежетом зубов
Он отвечал на жалость и заботу
И как, уйдя от даровых хлебов,
Он, как к родне,
Направился
