вы не любите меня, – добавил он, – лучше разбейте мне сердце, но откажите. Нет большего греха, чем идти замуж без любви. И если путь к моему счастью лежит через такой грех – ваш грех, Люси, – то не нужно мне такого счастья.
Люси Грэхем сидела, не глядя на сэра Майкла. Лицо ее было обращено вдаль, к туманному закату, и сэр Майкл, видя только профиль, не мог уловить выражения ее глаз. Если бы это ему удалось, он увидел бы тоскливый взгляд, устремленный не к горизонту, а гораздо дальше, в бесконечную неизвестность, в иной мир.
– Люси, вы слышите меня?
– Да, – печально отозвалась она. Впрочем, в ее тоне не было холода и не чувствовалось, что слова сэра Майкла как-то обидели ее.
– Итак, ваш ответ?
Несколько мгновений она сидела молча, наблюдая, как деревня погружается во тьму. Внезапно она с неожиданной страстью повернулась к сэру Майклу, и лицо ее засветилось той новой и чудесной прелестью, какую баронет увидел даже в нарастающей мгле.
Мисс Грэхем упала перед ним на колени.
– Нет, Люси, нет, нет! – горячо запротестовал он. – Не здесь! Пожалуйста, только не здесь!
– Нет, здесь, здесь, – промолвила она все с той же необычной страстью, и слова ее прозвучали негромко, но со сверхъестественной отчетливостью, – здесь, и только здесь! Какой вы добрый! Будь на моем месте другая, в сто раз лучше меня, она бы полюбила вас от всей души. Но вы ждете от меня слишком многого, слишком многого. Подумайте, какая у меня была жизнь, – только подумайте. С самого детства я не видела ничего, кроме бедности. Отец мой был джентльменом – умным, образованным, великодушным, красивым, но – бедным. Матушка моя… Впрочем, позвольте мне о ней умолчать. Бедность, злоключения, мытарства, потери, унижения… Нет, при вашей спокойной и обеспеченной жизни вам меня не понять, не прочувствовать всего, что испытала я. И потому я говорю: вы ждете от меня слишком многого. Поймите: я не могу быть бескорыстной, я не настолько слепа, чтобы не видеть благ, что сулит мне такой союз. Нет, не могу! Не могу!
В этом ее возбуждении, в этой страстной горячности было нечто такое, чему трудно было дать точное определение и от чего баронет почувствовал смутную тревогу. Между тем Люси по-прежнему была у него в ногах, и в эти мгновения она не просто стояла на коленях – она раболепствовала перед ним! Ее тонкое белое платье разметалось по полу; волосы упали бледной волной на плечи; большие голубые глаза поблескивали в сумерках. Она сжимала черную ленточку, свисавшую с ее шеи, сжимала так, словно эта ленточка душила ее.
– Вы ждете от меня слишком многого, – повторила она. – Я себялюбива с самого детства.
– Люси, Люси, скажите прямо: я вам не нравлюсь?
– Не нравитесь? Вы? Ах, нет, нет!
– Может, вы любите кого-то другого?
Она громко засмеялась:
– Я никого не люблю. Никого в целом мире.
Он был счастлив, услышав такой ответ, но ее странный смех был ему неприятен.
