слепило глаза, хотя солнца не было, мужчина озирался по сторонам, постоянно возвращаясь глазами к гробу и замирая взглядом на мгновение. И в этом зависшем в пустоте взгляде становилась видна скорбь сильного человека, узнаваемая мной и прежде в других лицах, – когда боль выдают только одни глаза. Но зато как они ее выдают…
Его взгляд скользнул по мне, потом вернулся и остановился. Он увидел меня в ту секунду, когда я смотрела на него. Глаза – отчего-то мне кажется, они были светло-карие, янтарные, – тут же приобрели осознанность – так, будто, спохватившись, он взглянул на себя со стороны и сразу же весь собрался. Но взгляд не отвел…
Я первая опустила глаза и прервала зрительный контакт; отойдя чуть дальше, скрылась за заграждением остановки водного автобуса. Мне казалось, что я увидела то, что видеть была не должна. Но все равно продолжала на него смотреть, уже в стороне, находясь вне поля зрения мужчины.
Его одинокая фигура стремительно двинулась к гробу, когда парень, сидевший за рулем лодки, видимо, нажал какую-то кнопку, и маленький гроб стал подниматься вверх на специальном металлическом приспособлении, к которому он был прикреплен, и в тот момент от проходившего мимо судна пошла сильная волна, закачав лодку. Гроб бы не упал от волнения вод, он был надежно закреплен, но мужчина положил руку на крышку гроба и не убирал, пока волны не иссякли. Казалось, он придерживал и успокаивал того, кто находился внутри. Мне захотелось подойти к нему и молча положить руку рядом. Чтобы держал не один…
Через пару минут появился довольно бодрый старичок с раскладными передвижными носилками, и мужчина вместе с парнем, управляющим лодкой, подняли гроб и переложили на носилки. Молодой мужчина встал у изголовья гроба и сам покатил его к воротам кладбища. А за ним тут же двинулась небольшая процессия из уже немолодых мужчин и женщин – видимо, ожидающих у входа для отпевания в кладбищенской церкви и последующего захоронения.
Пока мужчина стоял один на причале, никто из ожидающих не подошел к нему и к лодке, хотя они все это время находились всего в ста – двухстах метрах. Женщины, большинство из которых предусмотрительно надели шубы, так как февраль и ветрено, оживленно разговаривали, жестикулируя и не замечая никого вокруг. Они прервались чинно лишь на мгновение, когда мужчина провозил мимо них гроб. Затем двинулись следом за ним, шепотом продолжая остановленный разговор.
Я предположила, что бодрый старичок, помогающий перекладывать гроб на носилки, отец мужчины, но ошиблась. Он скоро вернулся на причал и, потирая замерзшие руки, сел рядом с управляющим лодкой. Значит, молодой мужчина в тонком пальто был здесь совершенно один… Неужели в целом мире у этого молодого и красивого человека не нашлось ни единого близкого, кто мог бы в трудную минуту просто постоять рядом?! И следующая мысль, как продолжение вчерашнего размышления на причале у Нико, поразила меня своей остротой и ясностью лезвием заточенного, знающего свое дело ножа: «А может быть, так и должно быть?!»
Может
