был не чужд прекрасного, имел достаток и осесть желал надолго. На мызе он выстроил себе уютный дом в стиле голландского барокко и разбил декоративный сад.
Московский царь Пётр Алексеевич отбил у шведов невские земли и на Заячьем острове велел возводить Петропавловскую крепость, а мызу на другом берегу реки выкупил у майора и сделал своею летней резиденцией.
Новое жилище Петра скоро прозвали царёвым огородом. Сад продолжали облагораживать и устроили в нём фонтаны, питавшиеся от соседней речки: за это её стали называть Фонтанкой. Майорский дом перестроили в скромный, но удобный летний дворец для царя Петра. Сад стал тоже именоваться Летним – и постепенно превратился в одно из любимых мест для прогулок столичной публики.
За сто лет, пролетевших с той поры, вслед за крепостью на Неве появился город – и стал столицей, Россия сделалась империей, Летний сад отгородили от невской набережной кованой решёткой редкой красоты, а вдоль строгих аллей расставили итальянские скульптуры. Жаль только, этому великолепию изрядно доставалось от частых наводнений, и ещё при Екатерине петровские фонтаны были смыты окончательно…
…зато в саду теперь играли оркестранты, услаждая слух фланирующих горожан и аккомпанируя танцам. Князь Львов норовил подвести Толстого поближе к танцорам – благо, лето ещё не пришло, и столичные красотки только собирались разъехаться на пригородные дачи. Граф отказался, угрюмо буркнув:
– Не затем я просил о встрече, чтобы на барышень глазеть.
– Изволь, Фёдор Иванович, – согласился Львов. – Отойдём туда, где потише. Расскажешь.
Они пошли по центральной аллее прочь от Невы, в сторону рыжей громады Михайловского замка. Прохожие с интересом разглядывали эту пару в зелёных мундирах: седого поджарого генерала в шляпе с плетёной золотой петлицей и белым плюмажем – и молодого коренастого гвардейского поручика с непомерными кошачьими бакенбардами. Звуки оркестра за спиной делались всё тише. Наконец генерал опустился на садовую скамью.
– Слушаю тебя, – сказал он. – Чем обязан?
Толстой остался стоять и помедлил с ответом.
– Сергей Лаврентьевич, – наконец произнёс он, – это я хотел спросить вас, чем обязан своей участью.
– Участью?! О чём ты?
– Об этом! – Толстой ударил себя кулаком в широкую грудь, обтянутую мундиром Преображенского полка. – Вы знали мечты мои! Знали, что по выпуске из Корпуса ждал я производства в мичманы, чтобы тотчас попасть на любое судно. Ведь если и было в целом свете место, где я хотел оказаться, то это – Америка!
Львов усмехнулся.
– А-а… Так вот, значит, почему ты – Американец?!
– Да! Но теперь не видать мне Америки, и моря никакого не видать, – с горечью заговорил граф, – ибо вашею волей сделался я пехотинцем, сижу в казарме посреди Петербурга, и гнить мне там…
– Попридержи язык, любезный! – прикрикнул князь.
