плакала, потому что папа был на фронте.
Никиту все-таки одели, вывели на улицу и усадили на мягкие вещи на салазках.
И когда дядя Миша повез салазки по пустым и сонным улицам, Никита подумал, что ночью ездить лучше, чем днем: все видно, но все другое, на себя непохожее.
Была оттепель, хотя стоял конец декабря. Салазки плохо шли по талому снегу. Дядя Миша часто останавливался и вытирал лоб. Мама подходила сзади и спрашивала:
– Никита, ты не спишь, не упадешь?
Никита отвечал, подумав:
– Не сплю.
В поезде его усадили у окна, и он не спеша пожевал кусочек черного хлеба, который мама достала из кармана.
– Что, Никита, – спросил дядя Миша, – ты рад опять ехать в Сергиево?
Никита сначала поднял брови, потом открыл рот и опять его закрыл, потом открыл и наконец сказал:
– Да.
И через три минуты:
– Там лучше.
– Чем же там лучше? – продолжал спрашивать дядя Миша.
Никита ответил после размышления:
– Там цветы.
– Ну, – сказал дядя Миша, – теперь зима и цветов нет.
– Травка, – сказал Никита, еще подумав.
– И травки нет, везде снег.
Никита думал очень долго и наконец сказал:
– Деревья.
– Вот это так, – сказал дядя Миша. – Но ведь и в Москве есть деревья.
Никита помолчал. Но минут через пять он опять открыл рот.
– Москва – это вроде пустыни, – сказал он.
– Ну? – удивился дядя Миша. – Разве в пустыне есть дома? А люд ей-то в Москве сколько!
Но Никита уже ничего не отвечал. Он подумал, что дядя Миша, наверное, понимает, что он хочет сказать, а только ему хочется поговорить. А это так и было на самом деле.
В Сергиеве Никита с мамой должны были жить при детском клубе, где мама получила место. Но пока комната их была не устроена, дядя Миша взял их к себе. Он жил со своей женой в маленьком домике на краю города. Никите нравилось, что домик и все в нем маленькое, точно игрушечное: маленькие комнатки и кухня маленькая, а печка большая. И тепло.
Разбирали вещи, и день прошел очень быстро. А вечером мама сказала, что у нее есть для Никиты яичко, и пошла его варить. Никита же залез на кровать и нечаянно заснул.
Проснулся он только утром и сейчас же спросил:
– Мама, а где яичко?
– Вот оно, – радостно сказала мама, – кушай с хлебом.
Но Никита долго что-то соображал и наконец заплакал.
– Что с тобой? – растерянно спрашивала мама. – О чем ты плачешь?
– Я хочу вчера съесть яичко, – сквозь слезы отвечал Никита.
И он долго не мог утешиться, потому что понял невозвратимость прожитого дня.
Никите было 4 года.
Утро
Сережа только
