(вот смех-то) и думал, что в общем-то я счастливый человек, хотя я что-то не дописал, не додумал, недосвершил. Я думал и передо мной лежала, виделась мне моя прекрасная страна, моя любимая родина: туман над рекой, город Торжок – холмистые берега – монастыри и церкви, базары и белостенные дома – о, какая красота, когда приближаешься или когда уходишь от города! А я ничего путного о родине и красоте ее не написал…
Потом я стал думать, что словом прозаическим никак не выразишь всю полноту любви к родине. Ее можно только выразить в стихах и особенно в музыке. Вот Калинников, Свиридов написали по одной прекрасной и запоминающейся мелодии о любви к родине и достаточно! А я?..
Так незаметно в думах текло время и, спустя часа два, в комнату зашел милиционер и, осмотрев меня со всех сторон (в каком состоянии нахожусь), предложил мне пройти к тому месту, где за столом сидели те, кто отбирал у меня документы – сержант и офицер. Разумеется, представ перед ними, я был уже одет и, разумеется, ста рублей в кармашке рубашки я не обнаружил. А сам кармашек был похож на вывалившийся изо рта язык.
Подсунув мне бумагу на подпись, меня заставили в ней расписаться. Это был штраф в сто шестьдесят семь рублей и определение состава моего преступления. Со словами, мол, попробуй тут у вас не распишись, вы что-нибудь еще пришьете, я, не читая, с легкостью эту бумагу подмахнул. Взяв двадцать рублей, писательский билет и недовольно буркнув, мол, куда это подевались мои сто рублей, лежавшие в кармашке рубашки, я, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел к выходу. Увидев ухмылки милиционеров, только и успел на ходу им бросить:
– Не случайно вас презирает русский народ…
– Пиши, писатель, – услышал я смех в спину. – Пиши лучше, писатель. А к нам больше не приходи.
И грубый циничный смех ударил мне в спину и, кажется, распахнул дверь на улицу.
Было три часа пополудни, светило яркое солнце и я спокойно двинулся обратно к метро; вытрезвитель находился всего в пятнадцати минутах ходьбы от Балтийского вокзала – все меня радовало и бодрило. Квитанцию на штраф я скомкал и выкинул в урну (меня этому некогда научил Глеб Яковлевич, он в последнее время попадал в вытрезвитель по нескольку раз в году. «Я не плачу штрафы, – говорил он. – Они присылают квитанции ко мне домой, а я не плачу. А ЧТО они со мной могут сделать?»).
Впоследствии я понял систему поборов при входе на эскалатор. Особенно к вечеру. Милиционеры явно заинтересованы в том, чтобы, заметив в глазах проходящего элемент опьянения, отведя его в сторону, начать трясти: в этом и показ работы, и очевидная выгода.
Русский человек всегда был бесправен. Да и сама культура милицейских и специфика их работы, когда многое дозволено, могут явить некоторую неограниченность власти. И когда мальчишка-милицейский обращается к тебе на «ты», держа в руках твой паспорт, спрашивая в приказных тонах, мол, кто ты и куда ты, и вроде бы ты выпил, то попробуй ему что-нибудь возразить – начнется сплошная русская неизбывная
