подтверждают мудрость этих слов. В двадцатом веке были предприняты серьезные попытки распространить франшизу и основать прочные демократические системы. Но демократии, возникавшие после Первой мировой войны (а также после Второй), часто рушились, когда одной партии удавалось захватить власть посредством выборов и переворота в той или иной комбинации. Партия на волне успешной победы на выборах либо движимая своей идеологией (либо и то и другое вместе) может изменить систему изнутри.
За выборами, выигранными в 1930-х и 1940-х фашистами, нацистами и коммунистами, последовало сочетание спектакля, репрессий и “тактики салями” – когда оппозиция отрезается слоями, один за другим. Большинство было занято своими делами, кого-то посадили, а остальным заткнули рот.
Герой романа Дэвида Лоджа говорил, что, занимаясь любовью последний раз, ты не знаешь, что занимаешься любовью последний раз. С голосованием то же самое. Некоторые немцы, голосовавшие за национал-социалистов в 1932 году, наверняка понимали, что в обозримом будущем по-настоящему свободных выборов больше не будет, но большинство этого не понимало. Некоторые чехи и словаки, голосовавшие за Чехословацкую компартию в 1946 году, может быть, и сознавали, что голосуют за конец демократии, но большинство считало, что будет еще один шанс. Несомненно, русские на выборах в 1990 году не думали, что это последние свободные и честные выборы в истории их страны, каковыми они (пока) и остаются.
Любые выборы могут оказаться последними, по крайней мере последними в жизни голосующего. Нацисты оставались у власти вплоть до своего военного разгрома в 1945 году, чехословацкие коммунисты – до краха всей системы в 1989 году. Российская олигархия, возникшая после выборов 1990 года, продолжает функционировать и продвигает внешнюю политику, нацеленную на повсеместное уничтожение демократии.
Применима ли история тирании к Соединенным Штатам? Определенно, американцы, говорившие о “вечной бдительности” в девятнадцатом веке, сочли бы, что да. Они признавали, что мы несовершенны, и разработанная ими система была направлена на то, чтобы сделать последствия нашего несовершенства менее ощутимыми. Мы, подобно древним грекам, сталкиваемся с проблемой олигархии, принимающей все более угрожающие масштабы по мере того, как глобализация увеличивает неравенство.
Причудливое представление американцев о том, что жертвование средств на проведение политических кампаний и есть свобода слова, сводится к тому, что у богатых оказывается гораздо больше слова – а значит, и голосов, – чем у остальных граждан. Мы верим в то, что у нас работает система сдержек и противовесов, однако сегодня мы столкнулись с исключительной ситуацией: менее популярная из двух партий контролирует все рычаги власти на федеральном уровне и имеет большинство в законодательных органах штатов. Партия, контролирующая так много, предпринимает немного шагов, популярных в обществе в целом, и много непопулярных – и, как следствие, должна либо опасаться
