style="font-size:15px;"> «Ошибки – это все ерунда, тебя не должны сильно волновать опечатки, читать-то не тебе. – Подмигнул. – К тому же в издательствах над текстом работают соответствующие специалисты. Думаешь, я пишу идеально? – Камышев потрепал меня по плечу. – Нет. Ты – автор, вот, что я вижу. И если захочешь, сможешь написать в любом жанре».
Я тогда посмеялась и побежала в магазин, где скупила все его книги. Читала ночами запоем и ставила галочки на полях в самых интересных местах. Теперь Камышев приходил к нам почти каждое утро, пил кофе, завтракал, работал на ноутбуке, и никто из персонала не смел сбивать его с мыслей.
А в обед мы обычно вместе выходили на крыльцо, болтали о том и о сем. Он курил трубку, я жаловалась ему на маму, начальницу, учебу и на жизнь. Павел давал мне советы и затем уходил на работу в газету.
Наше общение всегда было теплым и оставалось чисто дружеским, хотя в такого мужчину трудно было не влюбиться. Сильный, крепкий, суровый. Камышев воспринимал меня исключительно, как ребенка, а я с благодарностью принимала от него ту отеческую заботу, которой не знала с самого своего рождения.
Зимой он дописал ту самую книгу (в которую вписал любовную линию) и, ожидая ответа издательства, охотно принялся за новый сталкерский боевик. Некоторая смена жанра спасла его от депрессии из-за неудачного романа, который писатель закрутил весной с девушкой-врачом. А мои щедрые слова поддержки, очень надеюсь, не дали углубиться его личностному кризису.
– Как поживает моя акула пера? – Барабаню пальцами по столешнице.
– Скорее дятел клавиатуры, – усмехается Павел, отодвигая в сторону ноутбук. – Все хорошо.
– Да?
Кивает.
– Правда.
Его грустный взгляд переворачивает мне душу. Нет, нужно срочно свести его с кем-то или помирить с бывшей женой.
– Как выходные? Повеселился?
Камышев кашляет.
– Спал.
– Не ври-и-и. Наверное, познакомился с кем-нибудь?
– Нет. Это не для меня. Я устал.
Одновременно поворачиваемся и смотрим в окно, обратив внимание на прохожую. Перед нами по залитой лучами мостовой медленно проплывает полураздетая красотка. Юбка еле прикрывает то, что предназначена прикрывать. Каблуки высотой с Эйфелеву башню, очки на пол-лица.
– Хороша, – смеюсь я.
Камышев закрывает лицо руками.
– Что ж вы, женщины, с собой делаете! Едва жарко стало, все повылезли. – Он наваливается на спинку стула и смотрит на меня. – Иду сейчас, значит, читаю найденную на развале «Корабли и сражения» и «Сепультуру» так себе православно слушаю. На остановке трамвайной встал, закурил папиросину, башкой своей глупой деревенской мотаю, десять лет в городе, все никак к бабам городским не привыкну. И вижу… Истинный крест, глаз лег, аки на птицу-павлина заморскую. Ибо какая-то цветная разлетайка с платок носовой у нее титьки прикрывала, да вся в стразах.
– Не могу, – сползаю со стула, смеясь. От его историй
