это аномальной зоной – остановить распространение можно, а искоренить нет!
– Так мы с вами прошли аномальную зону, и ничего страшного! – зачем то сказал я совсем не к месту, уже согласившись со всеми доводами разумного человека.
– Я ему про Фому, а он мне про Ерёму! Ты что глупый? Может у вас там на далёком севере в Питере все викинги такие бестолковые? Послушай старика, езжай спокойно в загородный дом графини Наманской и забудь это дело! Если не понимаешь, то в приказном порядке отправишься!
И тут я завёлся. Что повлияло на это, не знаю. Может, за питерских викингов обидно стало. Может то, что меня изпод палки в загородный дом отправляли, армию я сачканул и приказной тон не воспринимал абсолютно. Может его шутки насчёт принцессы вспомнил. Может просто нашло затмение какое. Скорее всего, все факторы сработали в совокупности. Меня, почему то захватила злость, и адекватно мыслить я уже не мог. В голове появилось глупое предположение, что если я сейчас с ним соглашусь, то всю жизнь буду ходить по указке, пусть она и указывает правильный путь, но это не мой выбор, а её. Возможно свернув с этого пути, дорога будет ухабистой, возможно я погибну на этой дороге, но это будет моя дорога. И пусть я безумно люблю свою жизнь, я пройду этот путь. Иначе что же это за жизнь, если ты не можешь сам выбирать себе дорогу, а идёшь туда, куда укажут. Это не жизнь, а сосуществование, свойственное скорее животным, чем человеку. Появилось гипертрофированное чувство свободы, которую хотят ущемить. Потому, вместо слов согласия с железными аргументами, я выдал совсем другое.
– Если бы я всегда умных стариков слушал, то вы до сих пор считали бы, что солнце вокруг земли вертится! – выдал я фразу, от которой Максимильян чуть не поперхнулся, и бессильно опустился на диван: – И питерские викинги совсем не бестолковые, как ты сказал! Им не надо до глубокой старости думать, что бы понять, что так быть не должно, и зло необходимо наказать! Если этого не сделать, то рано или поздно оно захватит весь мир!
В состоянии крайнего возбуждения я много чего ещё наговорил. Не хочу пересказывать, мне и так стыдно. В порыве гнева, возникшего на пустом месте, я даже оскорбил ректора, заявив, что он мои деньги зажимает. Потому и договор с викингами затягивают, что бы оставшиеся десять тысяч не платить. Вспомнил и маятник в академии, за который со мной не рассчитались, а там одного свинца на круглую сумму, и про договор с эльфами, за который обещано пять тысяч, и про премиальные за экспедицию. Зачем это говорил – не знаю. Что-что, а про деньги я в этот момент совсем не думал, честное слово.
Из академии я вышел как в тумане. Эмоции распирали, голова раскалывалась. Правда в конце у меня наступило небольшое просветление и здравая мысль «Что ты делаешь бестолочь» яркой вспышкой пронеслась в голове. Но всё, на что меня хватило после этого, это сказать Максимильяну на прощание – «Извини! Погорячился!». Написать, что я пришёл домой немного раздражённый, значит
