ограниченного ее методом круга. Термины однажды разработанного специального метода все еще могут легко использоваться как игровые методы, а занятие наукой втягивается в русло игр также благодаря жажде к соревнованию. Наука почти непосредственно возвращает ученого-культуролога Й. Хейзингу к вопросу «Что такое игра?», в то время как он стремится исходить из категории игры как данности и общепринятой величины.
Поскольку «со всякой склонностью к последовательной систематике почти нерасторжимо связана тяга к игровому» [2, стр. 229], то и в работе, исследующей игровой характер мировой культуры, Й. Хейзинга проявляет себя как настоящий игрок. Его игра, согласно выявленным им же признакам, есть свободное исследование, относящееся к различным наукам, культурам. Игра в написание «HOMO LUDENS» приносит ему удовлетворение самим совершением действия… Его игра творит свой порядок, устанавливает на время знакомства с нею свой временный мир внутри обычного, она зачаровывает открывающимися возможностями по-новому взглянуть на свое место в этом мире. Перефразируя Лео Фробениуса, можно сказать, что игра Й. Хейзинги представляет, разыгрывает для зрителя-читателя «тот порядок вещей в природе, как он, автор этот порядок воспринимает». Й. Хейзинга играет, подобно ребенку, для удовольствия и развлечения, ниже уровня серьезной жизни. Он может играть и выше этого уровня, играть с красотой и святыней.
Платон считал, что игры, посвященные богам, суть высшее назначение, которому человек в своей жизни должен отдаваться со всем рвением. В этом отождествлении игры и сакральности возвышается самое игра, поскольку это понятие наделяется значением и смыслом вплоть до самых высших сфер духа.
Не давая точных определений, Хейзинга явно указывает на великое Нечто-Ничто, которое проявляет свое бытие через игру: «в игре подыгрывает, участвует нечто такое, что превосходит непосредственное стремление к поддержанию жизни и вкладывает в данное действие определенный смысл. Всякая игра что-то значит. Если этот активный принцип, сообщающий игре свою сущность, назвать духом, это будет преувеличением; назвать же его инстинктом – значит ничего не сказать. Как бы к нему не относиться, во всяком случае этим «смыслом» игры ясно обнаруживает себя некий имматериальный элемент в самой сущности игры " [2, стр. 10].
Это Нечто-Ничто имеет нематериальный характер и определяет особый смысл нашей жизни: «Можно отрицать почти все абстрактные понятия: право, красоту, истину, добро, дух, Бога. Игру – нельзя. Но, хочется того или нет, признавая игру, признают и дух. Ибо игра, какая бы ни была ее сущность, не есть нечто материальное. Бытие игры всякий час подтверждает, причем в самом высшем смысле, супралогический характер нашего положения во Вселенной. Мы играем, и мы знаем, что мы играем, значит, мы более чем просто разумные существа, ибо игра есть занятие внеразумное " [2, стр. 13].
Й. Хейзинга приходит к выводу, что игра есть «продукт деятельности
