скале и судорожно вцепившись в неё руками, его подруга детства, Мария, с которой он частенько пас на этом взгорье скот. И Мигель, чуть повернув голову, видел и понимал, что она держится из последних сил.
Лицо её, с мелкими чертами и большими, широко расставленными, как у местных индейцев, глазами, посинело от холода. Взгляд её был обращен к нему, и в нём явственно читалось – я не могу больше, ещё немного и меня оторвёт от скалы! Помоги мне!
Он всей душой хотел бы принять на себя её страдания, но как? И он, чуть не плача от бессилия как-то помочь ей, смотрел ей в глаза и шептал: «Держись милая! Держись изо всех сил! Не может ведь это продолжаться целую вечность! Ещё чуть-чуть и эта треклятая водная карусель прекратится! Если ты отпустишь эту чёртову скалу, тебя тут же унесёт поток…. Тогда я…, тогда я тоже перестану сопротивляться, и сам брошусь за тобой… в эту чёртову круговерть. Клянусь!».
Часа через полтора, показавшимися ему вечностью, поток, низвергающийся из переполненного из-за многодневного ливня озера, резко пошёл на убыль, и Мигель понял, ему, и остальным, неимоверно повезло – они останутся жить!
Он посмотрел на находящихся рядом с ним людей, таких же мокрых, облепленных грязью и дрожащих. На их лицах: лицах трёх мужчин и двух женщин, бледных от страха и холода, появилась, наверное, как и у него, слабая улыбка надежды. Они тоже поняли – в этот раз стихия пощадила их!
Мигель выглянул из-за скалы чтобы убедиться, что им ничто не угрожает, а затем, ослабив судорожно сжатые пальцы, обернулся назад. Сквозь пелену мелкого, словно просеянного через сито дождя, были видны только огромные, перемешанные с вырванными с корнем деревьями, валуны. Тольдерия (деревня), расположенная в семистах-восьмистах ярдах ниже, где проживал он и его родственники, исчезла, словно её никогда и не было, с лица земли. Он, и эти мокрые, дрожащие от страха люди, остались одни!
* * *
Они были из одной деревни, и знали друг друга очень хорошо, а Игнасио и Хуанита даже были его ближайшими родственниками.
В их тольдерии, состоящей из двух с половиной десятков казуч (хижин из адобес – кирпичей обожженных на солнце), проживало около ста пятидесяти человек – считая стариков, женщин и детей. Все они были потомками индейцев и испанцев, завоевавших их земли. Они жили тем, что обрабатывали небольшие клочки земли, пригодной для посадки маиса и картофеля, и разводили коз и Лам – горное животное, заменяющее и барана, и быка, и лошадь, способное жить там, где не смог бы выжить даже мул. И всё это перестало существовать за каких-то полтора-два часа…
О, Виракоча! – ужасаясь, простонал Мигель. Ооо!
Если бы какой-нибудь путник проходил в это время здесь, он ничего бы не увидел кроме нагромождения камней и переплетённых корнями, переломанных, с ободранной корой, деревьев, тянущихся языком из горного ущелья. А ещё бы он увидел по бокам этой реки смерти, трупы погибших животных.
И как бы тщательно он не осматривался вокруг, он не увидел бы ни тщательно обработанных
