с гренками
Бульон с мацой
Куриные котлетки с макаронами
Штрудель
За несколько минут втоптав сталинский обед, Матвей понял, что был по-настоящему голоден. Вместо денег он отдал на кассе подписанный Авророй талон и, поблуждав немного по министерским коридорам, выбрался из здания.
Возле «Чайки» его уже поджидал отец Лаврентий, облаченный в рясу цвета хаки и такого же цвета клобук с красной звездой, сдвинутый на затылок. Он вальяжно расселся на капоте машины, покуривая папиросу. Его кадило болталось тут же – цепь его была обмотана вокруг антенны. Заметив приближающегося Матвея, святой отец даже не подумал сменить позу, лишь отшвырнул в сторону папиросу.
– Здравствуй, сын мой! – бросил он режиссеру хриплым голосом, а затем выставил перед собой руку, предлагая поцеловать перстень с двуглавым орлом, надетый на средний палец.
Матвей, уклонившись от поцелуя, неловко пожал руку.
– Ну что ж, в путь, к святыням! – с этими словами отец Лаврентий спрыгнул с капота, отвязал кадило и забрался на заднее сидение машины, за рулем которой уже сидел водитель Гена.
Священник предложил Матвею занять место рядом с ним, и авто тронулось. Выудив из-под рясы флягу с выгравированным на ней профилем Сталина, поп хряпнул изрядный глоток кагора, затем протянул ее спутнику, но тот отказался. Тогда в руке отца Лаврентия появилась зажигалка, с помощью которой он разжег содержимое кадила, которое, как оказалось, было заполнено кусками гашиша. Водитель, учуяв едкий запах, быстро наполнивший салон, слегка приоткрыл окно и затем всю дорогу покашливал. Матвей тоже открыл окно со своей стороны: расклеиться на куски – это не то, что ему сейчас нужно было.
– Вот ведь блядство, – произнес поп, помахивая кадилом у себя перед носом. – Раньше воскуришь – услада для ноздрей, а теперь туда будто говна коровьего намешали. Конфискат, блядь, вещдок… Так что, значится, Матфей, из самой Чехословакии к нам прибыл?
Мэт, хоть и был обескуражен и гашишным кадилом, и неожиданной сменой темы, не подал виду.
– Оттуда, отец Лаврентий.
– Хуентий! – хохотнул его собеседник, а после зашелся кашлем. – Зови меня просто «батюшка». И что, крепчает у вас правоверие? Еретики не выебываются?
– Выебываются маленько, но мы их… Ух… – неопределенно ответил Матвей, хлопнув кулаком по ладони.
– Это хорошо, Матфеюшка, хорошо. Ежели этих выблядков не пиздить, они в конец охуеют. Мы-то тут, у себя, порядок-то навели, а заедешь в какую-нибудь Варшаву – там пиздец. И вражеские голоса слушают, и перед Святейшим Двуглавом шапку не скидывают, и на правоверные устои хуй кладут. Ну, ничего, Матфейка, придет время – мы и ваших чехов приструним, а потом и варягов с греками. Так-то, Матфейка. Матфейка-малофейка!
Поп захихикал – похоже, кадило начало действовать. Что касается Матвея, то он ощущал лишь легкое головокружение – главным образом, потому, что старался дышать не гашишным дымом, а воздухом из приоткрытого окна. Слушая треп отца Лаврентия, становившийся все
